— В этом можно не сомневаться.
За дверью послышались шаги. Легок на помине, Голубев заглянул в кабинет и доложил:
— Прибыли…
Тотчас в дверях показалась Софья Георгиевна. В ярком, огненного цвета платье, она, казалось, полыхала гневом. Не поздоровавшись и словно не заметив сидящего за столом следователя, Головчанская резко обратилась к Бирюкову:
— Когда прекратятся издевательства надо мной?
— Здесь, Софья Георгиевна, вопросы задает следователь, — ответил Антон и показал на стул около следовательского стола. — Садитесь, пожалуйста.
Головчанская послушно села. Руки ее затряслись мелкой дрожью, а лицо покрылось нервными пятнами, как будто она с великим трудом сдерживала негодование. Сорвавшимся голосом сказала:
— Позовите прокурора.
Бирюков взглядом показал на Лимакина:
— Это следователь, здесь он командует.
— Мне необходимо видеть прокурора, сейчас же, — по-прежнему глядя Бирюкову в глаза, почти по слогам проговорила Головчанская.
Лимакин посмотрел на молчаливо застывшего у двери Голубева и коротко бросил:
— Пригласи Семена Трофимовича.
Минуты через две в кабинет грузно вошел районный прокурор Белоносов, и Антон заметил, как лицо Софьи Георгиевны мгновенно изменилось. Чуть не со слезами она торопливо заговорила:
— Семен Трофимович, вы меня знаете. Неужели я преступница? Что происходит? Почему творится беззаконие? Почему…
— Здравствуйте, Софья Георгиевна, — ровным, несколько даже флегматичным голосом перебил прокурор. — В чем, по-вашему, это «беззаконие» выражается?
— Здравствуйте… — осеклась Головчанская. — То есть как в чем?.. На каком основании меня из больницы как преступницу под конвоем сотрудника уголовного розыска привели сюда?..
Прокурор передвинул у стола стул и сел рядом со следователем.
— Сотрудник уголовного розыска не конвоир, — сказал он. — А пригласили вас сюда потому, что сейчас вам будет предъявлено очень серьезное обвинение…
Бледные губы Головчанской желчно скривились:
— Вы отдаете отчет своим словам?
— Да, я полностью в курсе дела. Скажите, Софья Георгиевна, куда и с какой целью вы отлучались из дома в ночь, когда скончался ваш муж?
— Никуда не отлучалась.
— Кто это может подтвердить?
— Домработница Евдокия Федоровна Демина. Она в ту ночь ночевала у меня.
Прокурор глянул на Голубева:
— Пригласи Демину.
Евдокия Федоровна явилась в кабинет с таким видом, словно шла на смертную казнь. Проведя необходимые при очной ставке формальности, прокурор спросил ее:
— Вы можете в присутствии Софьи Георгиевны повторить то, что рассказывали нам со следователем на допросе?
— Отчего же правду не повторить, — потупясь, ответила Демина. Едва только она начала сбивчивый рассказ, Головчанская побледнела как мел и громко крикнула:
— Ложь! Ложь!!!
Прокурор строго повернулся к ней:
— Спокойно. Вы свое скажете после.
— Это она отравила Сашу! Это у нее гранозан хранился! — опять закричала Головчанская.
Демина растерянно прижала к груди скрещенные руки:
— Голубушка, опомнись. Какой резон мне на старости лет грех на душу брать?
— Софья Георгиевна, вы сами себе противоречите, — укоризненно проговорил прокурор. — Каким образом Евдокия Федоровна могла отравить Александра Васильевича, если ночевала у вас?
— Утром она ко мне пришла! Промокшая…
Демина всплеснула руками:
— Голубушка, зачем с больной головы на здоровую валишь! Русланчик ведь может следователям сказать, что на мне ни единой ниточки мокрой не было, когда мы утром втроем завтракали. Да и ночью дитенок просыпался, на горшочек вставал. Спрашивал: «Где мама?» Я успокоила: «Спи, милок, спокойно. Мама ушла провожать папу, скоро придет». Выходит, пророческими мои слова оказались. Проводила ты, Сонечка, Александра Васильевича навсегда…
Прокурор болезненно провел ладонью по лицу. Посмотрев в растерянные глаза Софьи Георгиевны, тихо спросил:
— Неужели ребенка придется впутывать?..
Головчанская будто лишилась рассудка. Сгорбившись, она вдруг прижала ко лбу сжатые до побеления кулачки, зажмурилась и шепотом выдохнула:
— Ради бога… не надо…
— Будете говорить правду?
— Буду… Я никого не хотела отравлять…
Прокурор поднялся. Сказал Голубеву и Деминой:
— Идемте, товарищи. Здесь теперь и без нас разберутся с Софьей Георгиевной.
Допрос Головчанской продолжался больше трех часов. Тихим, бесцветным голосом, часто путаясь и повторяясь она подтвердила показания Огнянниковой о телефонном звонке и подброшенном на крыльцо ключе. Потом призналась, как подслушала под дверью дачи Тумановых смутный разговор мужа с какой-то женщиной. По голосу эту женщину так и не узнала, потому что та почти не говорила. После голос мужа удалился из кухни в комнату. Софья Георгиевна сунулась к окну, но, сообразив, что ее белую кофточку видно в темноте, мгновенно вспомнила: на даче у Деминой постоянно висит черный рабочий халат. Тотчас на память пришла совсем недавняя благодарность Евдокии Федоровны за гранозан, «чуток» которого Демина оставила на полке для будущей весны.
— В этот момент и возник у вас замысел преступления? — спросил Головчанскую следователь Лимакин.
— Не знаю, — тихо ответила Софья Георгиевна. — Я не отдавала отчета своим поступкам. Что-то ужасное, как… черное пламя помутило рассудок… Помню, хотела войти к Тумановым и швырнуть гранозан в глаза Сашиной любовнице, чтобы она ослепла…
— Но прежде, чем открыть дверь дачи, вы долго стояли на крыльце под карнизом, — сказал следователь.
— Вначале хотела уловить смысл разговора. Потом ждала, чтобы Саша заснул, иначе он скрутил бы мне руки.
— А разувались зачем?
— Чтобы неслышно войти.
— Вошли. Дальше что?
Головчанская вытерла смятым в комочек носовым платком красные от слез глаза:
— На кухонном столе приметила бутылку… По ее форме поняла — коньячная… Я знала, что гранозан хорошо растворяется в спирте, но не предполагала, что доза окажется смертельной…
— Пробку на бутылке завернули, когда высыпали туда порошок? — уточняя достоверность показаний Головчанской, снова спросил Лимакин.
— Кажется, нет… В тот момент мне не до пробки стало… Я уверена была, что Сашина любовница, опохмелившись утром, или ослепнет, или до конца жизни станет инвалидкой…
— Почему любовница, а не ваш муж?
— Потому, что Саша никогда не опохмелялся, тем более утром. У него был железный закон — не опохмеляться. На этот раз, кажется, случилось что-то невероятное.
— Да, невероятное… — многозначительно сказал Лимакин и задал очередной вопрос: — От кого вы узнали о Наде Тумановой?
— Это уже на третий день после смерти Саши мне рассказала по телефону Огнянникова, и тут, по-моему, я стала сходить с ума…
Записав в протоколе еще около десятка уточняющих вопросов и ответов, Лимакин передал протокольные листы Головчанской. Софья Георгиевна подписала их, почти не читая. Следователь внимательно посмотрел каждую страницу, словно хотел убедиться, не вкралась ли какая ошибка, свернул листы трубочкой и хмуро пошел к прокурору, как понял Бирюков, за санкцией на арест.
В кабинете наступила гнетущая тишина, нарушаемая частыми всхлипами Софьи Георгиевны. Лимакин не возвращался долго. Видимо, прокурор, прежде чем дать санкцию, тщательно изучал протокол допроса.
— Меня арестуют? — не вытерпев длительного молчания, спросила Софья Георгиевна.
— Вероятно, — ответил Антон.
Головчанская умоляюще посмотрела на него покрасневшими от слез глазами:
— Помогите спасти Руслана. Можно что-либо сделать, чтобы мальчик не узнал этой грязи?
— Кто за ним сейчас присматривает?
— Моя сестра.
Бирюков задумался:
— Где она живет?
— В Томске. У нее прекрасный муж, порядочная семья…
— Постараюсь сегодня же уговорить ее как можно скорее забрать Руслана в Томск.
— Буду очень благодарна… — Софья Георгиевна скомканным платком вытерла глаза. — Скажите откровенно, что мне грозит?
