Скользя, падая и поднимаясь, Журба скатился к палисаднику небольшого домика на Воронцовской. Остановился, прислушиваясь. Сверху донеслись хлопки выстрелов, голоса. «Прочесывают горку», — понял Журба и выскочил на улицу, чуть не угодив под экипаж.

Возница, натянув вожжи, резко осадил лошадь:

— Я занят!.. — Он испуганно смотрел на Журбу, догадываясь, что стрельба на Макуриной горке имеет прямое к нему отношение.

Из экипажа выглянула молодая женщина. Она тоже слышала выстрелы и, по-своему оценив ситуацию, крикнула Журбе, чтобы скорее садился.

В жизни человека бывают такие моменты, когда решение надо принимать мгновенно. Журба вскочил в пролетку.

— Па-шел! — яростно хлестнул возчик лошадь, и пролетка быстро покатила по булыжной мостовой. На повороте с Воронцовской извозчик свернул в переулок, и Журба бросил беглый взгляд на свою соседку. Густо напудренное лицо, подкрашенные губы и подведенные глаза молодили довольно потрепанное лицо женщины лет тридцати. Она тоже украдкой разглядывала Журбу.

— Засыпался? — по-свойски спросила она. — По «тихой» ходил или на «скачок»?

Журба сразу понял, за кого она приняла его. Глупо было не воспользоваться этим. Не отвечая прямо на вопрос, он доверительно сказал:

— На «лягавых» нарвался.

Пролетка остановилась.

— Вот здесь я живу! — показала женщина калитку. — Пойдешь ко мне?

Не отвечая, Журба слез с пролетки и подождал, пока она отъедет. Достал деньги, не считая, сунул в руки женщины.

— Спасибо тебе, — искренне поблагодарил ее Журба.

… До утра он решил укрыться на кладбище, в часовне, возле которой видел беспризорников. Обдумывал случившееся. Как объяснить налет на явку?

Первая мысль: не он ли привел «хвост»? Шаг за шагом проследил весь прошедший день. Нет, слежки не было, он бы заметил, почувствовал.

Значит, следили не за ним, за явкой. И обоснованной была тревога, которую он испытал днем. Следили за домом, и, когда он вошел туда, замкнули кольцо. И все же удалось уйти. Ему — удалось. А Виктор Сте-панович остался там…

Так что же дальше? Днем он пойдет в город. Нет, других явок у него не было, ему дали всего два адреса: один здесь, второй в Севастополе. Уехать сразу же, ночью, было бы всего верней и безопасней. Но сделать этого Журба не мог: он обязан предупредить Петровича.

Когда он выбрался из часовни, уже вовсю светило солнце, громко щебетали птицы. Долетел глухой гул голосов, видно, с толчка. На самом кладбище было пустынно, только уже возле самого выхода, у свеженасыпанного холмика, сидела девушка, и рядом высокий черноволосый юноша сбивал из досок ограду.

Когда Журба поравнялся с ними, девушка подняла голову, мгновение, не видя, смотрела на Журбу и тут же отвернулась. Он пошел дальше, не задерживаясь, но это юное, мельком увиденное лицо, эти огромные, полыхнувшие на него горечью серые глаза, четкая определенность черт запоминались, и, выходя с кладбища, Журба обернулся, поймал взглядом тонкую фигурку в черном.

На Александро-Невской улице Журба вошел в подъезд большого дома, поднялся на второй этаж. В небольшой комнатенке было несколько столов, но только за одним, низко склонившись к растрепанному вороху бумаг, сидел очень полный мужчина. В ответ на приветствие Журбы он раздраженно пробормотал:

— По всем вопросам к редактору. Вон туда, — и ткнул рукой в глубину комнаты, где была еще одна дверь.

Постучав и не получив отзыва, Журба открыл дверь. Возле большого стола суетился весь высохший, желтый, как осенний лист, старик. Стол был завален бумагами, старик собирал их, сердито запихивал в пузатый портфель, стоявший тут же на столе.

— Мне объявление дать, — войдя сказал Журба.

— Не принимаем, — прошелестел старик и трудно, с надрывом прокашлявшись, продолжал резким, злым фальцетом: — Да-с, молодой человек, не принимаем ни объявлений, ни стихов, ни статей, ни даже фельето-нов. Все-с! Финита. Крышка. Нет больше «Таврического голоса». Кончился… Прекратил существование. Закрыт приказом начальника отдела печати…

Старик продолжал еще что-то зло и горестно выкрикивать, возмущенно потрясая руками, но Журба уже не слышал его.

Объявление в газете — единственный способ связи с Петровичем. Единственный потому, что казался абсолютно надежным. Всё старались предусмотреть там, в Харькове, когда снаряжали его на задание. Многое обсудили, стремясь предупредить всяческие мыслимые и немыслимые случайности, но вот такую предусмотреть не могли.

… На кладбище возле часовни уже собрались беспризорники. Перебрасывались обтрепанными грязными картами. При виде Журбы подобрались, готовые сыпануть в стороны.

Журба громко спросил:

— Кто хочет заработать, пацаны?

Мальчишки моментально окружили его плотным кольцом.

Невероятно оборванный мальчишка плелся по залитой солнцем Лазаревской улице от дома к дому, от столба к столбу. В руках — баночка с клейстером и стопка бумажных листков. На столбы и прямо на стены домов мальчишка клеил объявления, пришлепывая каждое рукой и оставляя след мурзатой пятерни.

Кто-то резко окликнул мальчишку, и он замер, готовый в любой момент дать стрекача. Но тут же, вспомнив, что в действиях его нет криминала, приободрился, лениво, не торопясь, подошел к стоявшему за деревом человеку в канотье и молча вложил в протянутую руку пачку листков.

Человек прочитал крупный машинописный текст: «Сдаются удобные комнаты с полным пансионом. Справляться по адресу: ул. Нагорная, № 32, собственный дом г-жи Сапожниковой».

Самое обычное объявление. Вернув беспризорнику листки, филер зевнул и ушел.

… Такое же объявление — слово в слово — Журба должен был поместить в газете «Таврический голос».

Капитан Савин был из тех людей, каких обычно не замечают. В недорогом пансионе на Корниловской набережной он слыл скучным армейским капитаном, с которым и поговорить-то не о чем. И на улице он был неприметен — мешковатый, явно нестроевой офицер, по виду всего-навсего военный чиновник из хозяйственного ведомства.

Но на Соборной улице Савин изо дня в день входил в здание, одно упоминание о котором несомненно пробудило бы в соседях по пансиону почтительный интерес к его особе. В здании этом размещалась Севастопольская объединенная сухопутная и морская контрразведка.

В это утро, как обычно, капитан Савин вошел в подъезд, по обеим сторонам которого стояли неподвижные и молчаливые часовые с черными погонами. От дежурного узнал, что о нем уже дважды осведомлялся полковник Туманов, и направился прямо к нему.

После мрачноватых, полутемных коридоров кабинет начальника контрразведки поражал нарядностью, такой неожиданной в этом учреждении. Сияли высокие окна, переливчато блестела хрусталем люстра, стены украшали дорогие картины. Комфортабельность кабинета подчеркивали резная изящная мебель и толстый спокойных серых тонов ковер на полу.

Когда Савин вошел, Туманов встал из-за письменного стола. Поздоровавшись кивком головы, указал на стул. Как обычно, спокойным было его лицо, однако это видимое спокойствие не обмануло Савина, он умел разбираться в настроениях полковника, и по тому, как у того в глубине пристально-внимательных глаз промелькнула недобрая тень, понял — что-то случилось.

Савин не то чтобы боялся своего начальника — долгая работа в царской охранке вытравила из него трепет перед какими бы то ни было чинами и рангами, — он слишком хорошо знал им цену, — но полковник Ту-манов даже в глазах Савина был личностью, безусловно, сильной.

— Штабс-капитана Белозерова знали? — отрывисто спросил Туманов.

— Конечно.

— Убит.

Известие о гибели симферопольского контрразведчика оставило Савина равнодушным. Он знал манеру полковника разговор начинать не с главного и продолжал ждать.

— Только что нарочным сообщили: Белозеров убит в перестрелке на большевистской явке, — тут же и перешел Туманов к ожидаемому главному. — Нет, можно только дивиться ротозейству наших симферопольских коллег. Явка была наиважнейшая, возле квартиры организовали засаду, долго ждали. И вот полюбуйтесь… — Туманов подошел к столу, взял бумагу и раздраженно потряс ею. — Ориентировка из Симферополя: мало того, что человек, пришедший на явку, бежал — они позволили чуть ли не на лоб себе наклеить шифрованное объявление! Вот оно! — Он опять потряс бумагой, прочитал: «Сдаются удобные комнаты с полным пансионом… Улица Нагорная, 32…» А на этой улице всего-то двадцать домов… — Туманов сел за стол и, успокаиваясь, заговорил ровнее: — Умный человек отличается от глупого тем, что учится на чужих ошибках, а идиоты не умеют исправить даже собственную. Никто в Симферополе и не попытался узнать, где размножено это объявление. Пишущих машинок в городе немного — все должны быть на учете, не трудно выявить, кто печатал, и узнать о заказчике. Во всяком случае — хотя бы словесный портрет! Прошу вас, немедленно займитесь.