========== предисловие, или #автор_ты_че ==========

Это предисловие предназначается постоянным читателям. Новички могут начать со следующей части со спокойной совестью. Для справки и ответа на вопрос, что тут творится: upd в скобках означает, что главы были переписаны.

Ну что, котофеи мои? Держитесь: основные события оставлены, второстепенные вырезаны, характеры углублены, а текст по большей части теперь в прошедшем времени. Так надо по сюжету.

Хотя, если откровенно, самое крупное изменение произошло с Катюшей: она теперь Матильда. Такого вы не ожидали, да? Не знаю, как это случилось, но больше вас ничто так не контузит.

Разве что «Точка просчета» вышла страшненькая. Первая реплика доставит вам как минимум вопрос: «Автор, ты че?» В новой главе другое настроение. Немножко. Но по большей части это прежний стеб, сохранивший в себе придурковатый тон общей неадекватности.

Если вы не захотите перечитывать и уйдете, я все пойму, включу на фоне «Отпусти и забудь» — и мы грустно обнимемся.

А с остальными мы поржем. Как говорит наш главный фрик: «А че?»

Отзывы сохранены.

Наконец, пользуясь случаем, выражаю благодарность гамме: только ее праведный гнев и бесконечное терпение к проснувшейся во мне натуре Гоголя-Таргариена сберегли текст в первозданной тональности. Если бы не она, я бы переписала в драму. Так что моя Нила, она святая: она спасла и персонажей, и само повествование от их создателя. Она не делала сюжет. Но она была рядом, выслушивала мои спутанные мысли, сопереживала, читала и давала свою верную оценку. Она просто не позволила мне сбиться с курса.

Спасибо ей и спасибо всем вам, ожидавшим. Мы смогли, и я закончила. Главы будут выходить по мере вычитки. Их, кстати, получилось двадцать шесть.

========== #точка_просчета ==========

Может, я был рожден,

чтобы быть гребаным фриком.

Ryan Oakes — Cruise Control

I

В семнадцать он решил, что втрескался. И за три месяца из славной-послушной принцессы перевоплотился в редкостного… хулигана?.. Да, верно, в хулигана — из новых, невротического типа. Скажем, эдакий гомо-горе-герой нашего времени. Герой сомнительно сопливой натуры и наружности.

Он спокоен. В кабинете не психолога — психологини. Она тоже из новых, со своими заморочками.

Новое новому не нравится — и говорит про старое: про нравы. У Поли, разумеется, в изрядно затянувшейся постсоветской разрухе нравы самые другие и дурные, отличные от мистического «большинства». Волосы и ногти — крашеные, и ошейник-то напялил на себя, и носит он девчачьи кеды, а с его проколотого уха свисает металлический скелет, а что он надевает за одежду… Ну в общем, полный фарш, поэтому его вот в это кресло в тусклом свете усадили и спрашивают всякое — про школу, одноклассников, родителей.

Про Диму Харисова спрашивают:

— Ты знал?.. что он хотел повеситься?

Поля пятерней забирает назад сахарно-розовую челку. Она рассыпается обратно прядь за прядью — по бокам, чуть прикрывая уши — до их середины. Он запрокидывает голову, как будто хочет рассмеяться. Нехорошо так рассмеяться, злорадно. А потом вздыхает, закидывает ногу на ногу, усаживается поглубже в кресле, сцепляет пальцы, словно на сеанс пришла — она. Взгляд отплакавших глаз — равнодушно-смирившийся. Настроение у Поли ровное.

Он лопает пузырь, большой и тоже розовый. Лопает громко, на весь кабинет, переломив сухое тиканье настенных часов. Дергает уголком широкого рта и наконец говорит. А говорит он просто, словно его спросили, знал ли он, что в зиму выпадает снег:

— Ага.

А вообще, между ними троими — Полей с Димой и Полей с До — был стеб. Пока не превратился в трагедию.

II

Прожив пять унылых лет в Англии, Славик обзавелся толпой русских поклонниц: чудеса интернета. Он вообще был единственный парень, цитаты которого разобрали по всем женским пабликам до того, как ему стукнуло шестнадцать: он постил записи для маленьких поклонниц настолько ванильные, что сама ваниль бы поперхнулась.

Славик косил под стильного ботаника, снимал закаты, котиков, красивых девочек, изыски здоровой еды, нездоровый кофе и даже книги, которые он в жизни не читал. Ну и еще раз — кофе. Периодически он фоткался на фоне самых избитых достопримечательностей мира. А когда на него нападало вдохновение, он оформлял подолгу все плоскости своей квартиры для снимков в жанре «flatlay». В общем, Славик был принцессой Инстаграма.

Он обитал за объективом своего айфона, в комментариях и дробных ниочемных переписках. Иногда со скуки для подтверждения своей неотразимости он рассекал по европейским улочкам на доске. Ветер ерошил его тогда еще некрашеные волосы, и голова была поднята гордо: он был хорош собой, он это знал, особенно когда ему напоминали. А напоминали ему каждый день.

Но вот он вернулся на родину, и все вдруг хрустнуло и разломилось, и Славик пизданулся с доски в первый же день на вздувшейся дорожке парка — прямо в лужу, и прозрел, что ни хрена уже не Англия, папка остался при своем, мамка в депрессии, а виды здесь тоскливые… Но больше всего его огорчило, конечно, что треснула его доска с ярким глубокомысленным принтом.

Трещина была запечатлена на камеру, сиюминутно обложена драматическими фильтрами — и не менее драматическим матом, когда пропала связь. Пользователь с ником @polyaoff написал своим подписчицам: «Так выглядит боль от разлуки с прежним миром…» — и многоточие, ключевой корень в котором «много», зазмеилось вслед за этой фразой, но весомей и оригинальнее от этого она не стала: не срослось.

III

На загнивающем Западе Славик жить еще не научился, а в процветающей России учиться было уже поздно: он все на свете промотал в лентах Фейсбука с Твиттером. И как-то сразу не вошел Вконтакт, когда отец определил его в элитку, хорошую частную школу. Славик посмотрел на местный контингент, впал в задумчивость и депрессульку — и впервые загулял.

Не то чтобы сам по себе, не то чтобы прям «загулял»: в основном он валялся в кроватке. А однажды утомился притворяться, что самый больной человек на свете, и сознался мамке в страшном, что дома ему как-то лучше. Мамка тоже была в депрессульке, а еще подшофе, поэтому она спросила:

— Выпить хочешь?

Славик из вежливости ей сказал:

— Ага.

Потом они зажили. Было даже сносно: она делала вид, что не пофиг, он делал вид, что ей верит. И все было стабильно, ровно, пока однажды утром в это грустненькое царство лени не позвонил отец и не спросил:

— Славик, тебя поперли за прогулы?

Славик замер перед холодильником. Подумал, осознал, переварил, взял сок и отозвался отстраненно:

— Как там Лондон? Как работа?

— Да как… потихоньку.

— Как любовница?

Отец вздохнул:

— Малыш…

Славик вырос из малышей лет десять назад — и с тех пор минуло очень много фотографий, но папочка их не заметил. Славик подыграл, что тоже не заметил и пропустил мимо ушей. Он захотел что-то сказать, потом услышал:

— А впрочем… делай, что хочешь.

Славик тогда ни «was surprised»*, даже если бы прибавил самые хлесткие ругательства на неродном. Он просто замер под холодные серьезные гудки с коробкой апельсиновой «Fine life»** и впервые то ли по-русски, то ли просто по-человечески охуел.