Не по этой ли причине он взял меня на передачу динамита? Может, он заметил, какой потерянной я чувствовала себя на балу после того, как попрощалась с Ником? Или все-таки он использовал меня в собственных интересах – как прикрытие?

– Немножко, пожалуй, помогло, – отвечаю я. – Есть ли новости от мистера Дуайера? Слышно ли что-нибудь о Кубе?

– Кое-что слышно, – отвечает Эдуардо, – но не всему сейчас можно верить. После взрыва «Ля Кувра» у Кастро, говорят, нарастает паранойя. Он уверен, что ЦРУ под него копает.

«Ля Кувр» – это французский теплоход, который вез оружие для Фиделя и взорвался в гаванском порту. Было много погибших и еще больше раненых. Кастро объявил это американской диверсией.

– А на самом деле?

Что взрыв действительно организован ЦРУ, вполне правдоподобно. С другой стороны, так говорит Фидель, а ему я верить не расположена.

Эдуардо пожимает плечами.

– Те, с кем я поддерживаю связь, говорят, они здесь ни при чем. Но кто знает? Я посвящен далеко не во все. Я недостаточно полезен ЦРУ, чтобы они относились ко мне как к равному.

– Каких чудесных друзей мы приобрели!

– В настоящее время они у нас единственные.

– Может, это глупо – возлагать все надежды на американцев? Есть ведь и другие потенциальные союзники.

– Кто, например? Ситуация с каждым днем становится все более запутанной. Советский Союз включился в игру на стороне Фиделя. Мы зажаты между двумя гигантами. Сейчас любое вмешательство в кубинские дела грозит нарастанием напряжения между Америкой и Советами. Все довольно паршиво.

Действительно, для кубинцев противостояние империй – вечный источник страха и боли. На протяжении всей истории наши судьбы тем или иным способом решал кто-то другой: сначала испанцы, потом американцы. Сейчас Куба участвует в опосредованной войне двух держав.

– Думаешь, наш план когда-нибудь пустят в ход? Они правда решатся меня использовать?

– Кто? ЦРУ?

Я киваю.

– Думаю, да. Вопрос только во времени. В том, как они собираются доставить тебя на Кубу, чтобы ты встретилась с Фиделем, и как оттуда забрать. Американцы, конечно, не лучшие союзники, но без необходимости рисковать своей безопасностью не будут. Это поставило бы под удар их собственную репутацию. При нынешней напряженности между двумя странами они должны быть осторожны.

Учитывая мою историю, в частности смерть моего брата, они запросто могли бы представить все так, будто я действую по собственной инициативе, будто мной руководят только гнев и желание отомстить, а в политических махинациях я не задействована.

– Нервничаешь? – спрашивает меня Эдуардо.

– Немного. Одновременно переживаю и из-за того, что мне могут не дать шанса, и из-за того, что мне его, вероятно, дадут.

– Иногда бывает трудно сказать, когда чувствуешь себя хуже: когда не сумел ничего сделать или когда не сумел даже попытаться.

Я окидываю взглядом фигуры людей, гуляющих по пляжу. Мамаша играет на песке с двумя детьми, с виду – моя ровесница.

Насколько другой была бы моя жизнь, родись я в этой стране, а не на острове, раздираемом бесконечными противоречиями? Неужели я ходила бы с таким же самодовольным лицом, как эта американка? Или под ее внешним семейным благополучием, под пляжным загаром и белизной улыбки что-то скрывается? Может, мы все носим под кожей какие-то секреты, ведем внутренние бои? Может, эта женщина, видя, как мы с Эдуардо идем по пляжу, принимает нас за влюбленную пару, завидует мне: тому, какой красивый мужчина мне достался, и той свободе, которую дает мне отсутствие детей?

– Мы кое над чем работаем, – говорит Эдуардо, привлекая мое внимание.

– А над чем именно, ты мне не расскажешь.

Как не рассказал о динамите, который мы забирали.

– Все сложно, Беатрис. Есть вещи, в которые тебе лучше не вникать.

– Потому что я женщина?

– Нет. Потому что чем меньше людей об этом знает, тем лучше. У Фиделя повсюду шпионы.

– Я бы никогда…

– Не сомневаюсь. Тем не менее нужно соблюдать осторожность. Я по возможности стараюсь оградить тебя от всего этого, защитить. Алехандро, пока был жив, тоже тебя оберегал.

– Если ты хочешь, чтобы я была в безопасности, зачем ты все это затеял? Зачем взял меня с собой, когда поехал за динамитом? Зачем организовал мою встречу с человеком из ЦРУ?

– Затем, что я знаю, как много это для тебя значит. Как ты любила брата, как боролась против Батисты. Как веришь в Кубу и ее будущее. К тому же ты Беатрис Перес. Разве бывало с тобой когда-нибудь, чтобы ты чего-то захотела и успокоилась прежде, чем получила это?

– Даже не знаю… Либо ты понимаешь меня и веришь в меня, как никто другой, либо ты сам не успокаиваешься, пока не получаешь желаемого, а я – удобное средство осуществления твоих желаний.

Эдуардо смеется.

– Пожалуй, это ты понимаешь меня, как никто.

Он обнимает меня за плечи и прижимает к своему мускулистому телу. На этот раз сомневаться не приходится: молодая мать действительно бросает в мою сторону завистливый взгляд.

– Может быть, и то, и другое, – говорит Эдуардо, прикоснувшись губами к моей макушке.

Нежность его голоса противоречит неприкрытому цинизму слов. Такой уж он человек. Мы с ним во многом похожи. Иногда, глядя на него, я как будто бы смотрю в зеркало и не всегда бываю готова увидеть то, что вижу.

Сезон закончился, и теперь мы живем, как в болоте. Жара и влажность усугубляют нашу скуку. Мы целыми сутками торчим на пляже: устраиваем пикники, сооружаем замки из песка с моим племянником. Нет больше ни балов, ни изысканных приемов. Если бы Эдуардо между своими таинственными путешествиями не заглядывал к нам и не приносил кое-какие новости, тоска была бы невыносимой.

– Мы подумываем, не переехать ли в Майами, – объявляет моя сестра Элиза одним июльским днем, сидя рядом со мной на большом клетчатом покрывале и наблюдая за тем, как Мигель под руководством няни ковыряется в песке.

В последние несколько месяцев личность моего племянника претерпела трансформацию: из сонного младенца он превратился в бойкого маленького мальчика с лукавой мордочкой и упрямым огоньком в глазах, указывающим на то, что он Перес. Малыш очаровал всю семью, став нашим утешением и нашей надеждой в эти непростые времена.

– Зачем вам туда переезжать?

Майами недалеко, но я привыкла жить с сестрой по соседству – так, чтобы мы всегда могли зайти друг к другу поболтать.

– Там жизнь дешевле. Один друг предложил Хуану дом – просторный, причем недорогой. Мигелю будет где поиграть. И к работе Хуана ближе.

Моя сестренка теперь жена и мать. Муж и сын стали для нее важнее той семьи, в которой она родилась. Конечно, это естественный порядок вещей, и все же…

– Нам будет тебя не хватать, – говорю я, выдавив из себя улыбку.

Элиза сжимает мою руку.

– Мне тоже будет не хватать вас. Но я же совсем недалеко уезжаю.

– А кажется, что далеко.

Дело не в расстоянии. Дело в том, что моя сестра пускает в Америке корни, которые навсегда привяжут ее к этой стране. Я рада за Элизу, и в то же время у меня возникает ощущение, будто она движется дальше, а я остаюсь. Будто я, несмотря на преимущество в возрасте, проигрываю ей.

– Ты-то как поживаешь? – спрашивает Элиза и глядит на меня понимающе.

– Хорошо.

– Ага. А теперь правду. Мне можешь сказать не то, что говоришь всем. Как у тебя дела на самом деле?

Я вздыхаю.

– На самом деле очень неважно.

Ветер вздымает песок, Мигель ревет, няня подхватывает его на руки. Элиза хмурится. Через секунду ее внимание снова переключается на меня, но только отчасти: хотя бы краем глаза она постоянно присматривает за сыном.

Я всегда немного удивлялась тому, какая нежная мать получилась из моей сестры и как быстро она приспособилась к новой роли. Тем более что мне не совсем понятно, с кого она брала пример: наша мама была совсем не такой. Утирать нам слезы и дуть на ушибленные коленки предоставлялось няне Магде, а родная мать маячила где-то на заднем плане нашего детства как дама в красивом платье, которая заглядывала в комнату, собираясь на очередную вечеринку, и тут же уходила, оставляя после себя аромат духов.