– А давай мы аварию устроим?
– Сдурела? Мне ещё умирать неохота!
– Да… тише!
– Ну?
– Вот посмотри, вокруг сейчас пустое место.
– Оно через пять минут не будет уже пустым.
– Здесь ландшафт постоянно меняется… Мы выждем и…
– А? – поинтересовался водитель. – Туалэт? А?
– Нет, не надо, – отказалась Саша, отрицательно покачав головой. – Наручники расстегни! До крови стерли…
Верзила на просьбу не отреагировал.
– Не понимает он по-нашему, – предположила Нина. – Только и знает, что «господын» да «туалэт»…
* * *
Надежда, выполнив весь план мероприятий, зашла на родную «Полтавку».
В кабинете Киры Николаевны – координатора по работе с региональными отделениями – уже собралось несколько друзей-соратников.
– Пойдёмте, чаю попьём, я торт принёс, – позвал всех Виктор Николаевич.
– Ой, они со своим тортом! Думаете, мы не найдём, чем вас угостить? – засмеялась Кира.
Все весело чаёвничали за большим столом в зале, где обычно проводились собрания актива. Шутили, рассказывали какие-то истории. В обществе друзей-единомышленников Надежда испытывала состояние особого душевного комфорта: когда знаешь, что тебя всегда услышат, и любые твои слова и действия будут поняты правильно, без лишних домыслов. Это был тот случай, когда никакая новая информация о людях не способна изменить их мнение и отношение друг к другу.
«А ведь скоро придётся «отставить» партийные дела, – подумала Надя. Посмотрела на собравшихся друзей-партийцев, безмятежно беседующих за чашкой чая, – и как же я буду без них? – ей вдруг стало грустно. – А как я буду без Юры, если ему надоест меня ждать?» – при этой мысли тоска подступила к сердцу.
Сегодня центром всеобщего внимания был Евгений – председатель Самарского отделения.
Любви признанья мимолётны
И исчезают, словно дым.
Но дай Вам Бог в подлунном мире
Любимой быть хотя б одним…[4] …Время пролетело незаметно. Надежда заторопилась на вокзал, Виктор Николаевич вызвался проводить её до остановки.
– Погода какая! – воскликнул он, – прямо на лирический лад настраивает! И не захочешь стихи писать, да напишешь! Какие молодцы наши ребята – произведения свои читают. А я вот… всегда стеснялся.
– Вы тоже пишете? – удивилась Надежда.
Виктор Николаевич относился к категории людей, авторитет которых для неё был так высок, что она не смела сказать им «ты», несмотря на самые тёплые дружеские чувства. К тому же он был существенно старше.
– Есть немного… Писал в студенческие годы, потом – реже, – ответил он. – А в общем – когда мне хорошо, то я пою и дурачусь, когда мне плохо – пишу стихи.
– Значит, Вам теперь в основном – хорошо? – засмеялась Надежда. – Почитайте, пожалуйста…
– Надюша, да я как-то их… пишу, но не читаю, – засмущался Виктор Николаевич. – Комплексовал всегда… а теперь поздно уже начинать…
– Ну и не начинайте, только одно мне прочтите… по секрету! – попросила Надя.
– По секрету? – переспросил собеседник и засмеялся.
– Ага! Одно!
– Ну, если только так, пожалуй…
…Я в дружбу верю так же, как в любовь.
Она нужна, как воздух, как вода,
И пусть невзгоды, те, что хмурят бровь,
Развеет наша дружба навсегда…[5] Надя привыкла слышать от Виктора Николаевича рассуждения по серьёзным политическим вопросам. Его мнение всегда отличалось принципиальностью, причём он мог высказываться в самой непримиримой форме, не теряя дипломатичности, присущей истинно интеллигентному человеку. А теперь вот – стихи…
– Мне нравится, – совершенно искренне сказала Надежда, дослушав до конца. – И зачем стесняться? А у Вас много стихов?
– Надюша, да я как-то не стремился писать много. Когда душа просила – писал… а так, чтобы…
Рифмоплётства искусством трудным
И, томимый тщеславием нудным,
Всем готов обо всём «попеть»,
Лишь бы славу… и деньги иметь?
С бумагой не расстанусь я и ручкой!
Я, полуграмотный и самоучка…[6] – Ну, нет, это не о Вас, – Надя засмеялась.
– Вот и пусть будет не обо мне, – ответил Виктор Николаевич, – как говорил забытый ныне вождь мирового пролетариата: «Лучше меньше, да лучше».
…Добиралась до вокзала, думая о Юрии и о том, как сухо они расстались. Душу терзала тревога. «Интересно, помнит ли он, когда я уезжаю? Надо ему позвонить, – решила Надежда. И тут же передумала. – Нет, первая звонить не буду…»
Полковник ворвался в купе, когда до отправления оставалось не более пяти минут, а строгая проводница объявила о том, что провожающие должны покинуть вагон. Надя уже и не надеялась, что он придёт. Радость вспыхнула в её сердце, заискрилась во взоре. Она прижалась к любимому, ощущая силу и нежность его рук, чувствуя его тепло, смотрела в его лучистые глаза… «Не сердится», – подумалось ей.
– Надюша, я буду тебя ждать. Очень буду ждать! Ладно?
– А я буду торопиться, – ответила она, сияя.
Он шёл за вагоном, пока поезд не набрал скорость…
Надя лежала на верхней полке и смотрела в окно на убегающие вдаль белоствольные берёзки. Душа её пела. «В таком настроении, наверное, поэты и пишут стихи… и не поэты – тоже, – предположила она. – Может быть, и мне попробовать? А что? Вдруг создам шедевр! – подумала женщина не без иронии. – Или уж не надо… Ну ладно. Дерзну!» – решила она.
Под стук колёс подбирала слова, придумывала рифмы, но, как ей казалось, получалось то неуклюже, то слишком пафосно. Наконец, в результате немалых усилий, родились первые строчки:
Хочу я воды родниковой напиться,
Босою пройтись по росистой траве,
В берёзовой чаще густой заблудиться,
Дождём шелестеть по весенней листве…
«Ух ты! Это уже даже похоже на стихи, – удивилась Надежда собственным способностям. – Ну-ка, что там дальше…»
И радугой по небу густо разлиться,
Как радостью в чьей-то нелёгкой судьбе,
И утренней дымкой вдали раствориться…
…бе… бе… бе…
«Не складывается, – вздохнула новоявленная поэтесса, – не получается что-то, – она упорно искала рифму, однако слова, подходящего по смыслу и заканчивающегося на слог «бе», в голову не приходило. – Ладно, потом придумаю», – и она продолжила первую в своей жизни попытку поэтического творчества.
…Испариной вверх к облакам устремиться
И вновь возвратиться весёлым дождём,
Снежинкою лёгкою в вальсе кружиться
И таять весною под тёплым лучом…»[7] «Что-то не то! Как-то ни о чём… Чего-то во всём этом не хватает! – решила Надежда. – Хотя… ясно чего – таланта! – заключила она с усмешкой. – «Бе-бе-бе» да «бе-бе-бе»… Ну, что же, придётся признать, что поэтического дара среди моих многочисленных достоинств не наблюдается, и оставить это неблагодарное занятие, – оценила женщина свои литературные способности, но не очень-то и расстроилась. – Не всем же поэтами быть, кто-то должен и нормальные человеческие дела делать… прозаические. Если бы вот так написать:
