Трах..танкут. Так он прочитал, когда записывался на экскурсию. Он еще обрадовался: во дают крымчане! - но все оказалось проще и обыденнее. Мыс назывался Тарханкут, еще раз: Тар-хан-кут, самая западная точка полуострова Крым. Там должны были быть гроты, скалы и, вообще, очень красиво. Туда они сейчас и направлялись, человек пятнадцать в маленьком автобусе черноморского турбюро.
В автобусе было жарко. Он достал бутылку из-под "фанты", наполненную кипяченой водой и сделал глоток. Легче не стало. Экскурсовод рассказывала о нераскопанных скифских курганах, которых в этих местах более четырехсот. Он начал оглядываться, пытаясь разглядеть хотя бы один из этих курганов, но экскурсовод его успокоила - под "этими местами" она понимала весь Крым. Здесь же курганов нет вообще, как и лесов, которые съели козы, завезенные древними греками. Когда в Древней Греции стала падать производительность труда, грекам пришлось искать новые места обитания. В пятом веке до нашей эры они основали поселение Калос-Лимен на берегу Черноморской бухты, той самой бухты, на берегу которой расположен их город Черноморск, и, если пройти в конец городского пляжа, там можно увидеть раскопки Калос-Лимена.
Он уже ходил в тот конец пляжа, и в тот конец, и в другой, но ничего интересного, кроме этих раскопок не нашел. Черт его занес в этот Черноморск - маленький курортный городок с двумя километрами песчаных пляжей, на которых ни сантиметра не было отведено для нормального нудистского загорания без мокрых плавок! Сплошные плавки, купальники, мамы с детьми, бабушки с детьми, мамы с бабушками и детьми и так далее. Это вообще был какой-то женско-семейный заповедник, почти без пап, бой-френдов и одиноких женских парочек-единичек, ищущих новых знакомств.
Одна его знакомая говорила: "Мамы на отдыхе - легкая добыча!", но подобная легкость его не привлекала. Сам он был в разводе и чужих жен не любил. Стремился ли он к безраздельной страсти, которую сторонницы открытых браков объясняют ограниченностью и эгоистичностью? Конечно, стремился! Но дело было не в стремлении к безраздельности. Он всегда чувствовал холодок, пробегающий в женщине, которая мысленно возвращается к своему мужу, не любил этот холодок и старался его избегать. К тому же, у него не было опыта соблазнения верных жен, и рассуждал он почти так же, как и они: "Вот, если кто расстарается, тогда может и да!"
Конечно, среди мам были и одинокие мамы, но кто ж их различит? Все они одинокие, когда надо! Искать было лень, и через пару дней пляжных наблюдений и унылых вечерних прогулок с бутылкой пива он махнул на все рукой и решил: раз уж черт, имя которому было безденежье, и занес его в этот целомудренный рай, то пусть он в кои-то веки отдохнет вообще от всего, в том числе и от секса. Пусть будет море, песок, солнце, фрукты и молчание, в котором слышишь и себя, и других - всех тех, кого ты оставил дома. Не слова слышишь, но истинные чувства.
В таком расслабленно-созерцательном настроении он и ехал на мыс Трах... нет, Тар-хан-кут! В автобусе ему досталось место на первом сиденье слева, перед плексигласовой перегородкой, отделяющей водителя от салона. За спиной у него сидела круглолицая тетя с полными белыми плечами, не такая уж и старая и вполне симпатичная. Он долго разглядывал ее отражение в плексигласовой перегородке, а заодно и отражение загорелой девушки в темных очках, сидевшей рядом. Сначала он думал, что они подруги, но потом девушка назвала тетю "мамусиком", а та ее "дочей", и все расползлось по привычным и унылым местам. К тому же, он оглянулся и понял, что слишком уж полнотела эта мама: и подбородок у нее двойной, и кожа на лице неровная из-за неправильного обмена веществ. Правда, выглядела она действительно молодо - не старше тридцати - тридцати двух. Хм, если Мамусику тридцать два, значит, загорелой дочке не больше четырнадцати. Девочка еще, но держится, как взрослая дама.
Своими долгими разглядываниями, он сумел привлечь внимание Мамусика, и теперь не он, а она разглядывала его. Она даже сместилась влево, прижавшись к дочке, и ему уже не нужно было отклоняться в сторону, чтобы увидеть ее курносый нос, круглые щеки и довольную улыбку. В конце концов, эта торжествующая улыбка так ему надоела, что он вовсе перестал заглядывать в перегородку и стал смотреть на экскурсовода, и задавать какие-то вопросы, ответы на которые его совершенно не интересовали.
После часа езды по пыльной дороге они подъехали к маяку, построенному в конце восемнадцатого века. Было жарко. Несколько человек спустились к воде и стали фотографироваться на фоне скалистого берега, маяка, моря, неба и всего, чего только можно было. Мамусик с дочкой тоже фотографировались. Делали они это, не торопясь, и, когда им пришло в голову сняться вместе, никого рядом не оказалось - все ушли в автобус. Дочка покрутила головой и, заметив его, что-то крикнула и показала пальцем на фотоаппарат. Он уже готов был спуститься вниз, как вдруг к дочке подскочил мужик в спортивных трусах. В автобусе этот мужик сидел на втором сиденье справа, вровень с Мамусиком, но по другую сторону прохода. Дочка недовольно пожала плечами и отдала фотоаппарат мужику.
Он развернулся и пошел в автобус. Все сидели на своих местах, не хватало только троицы со второго ряда. Через пару минут появились и они. Первым в автобус поднялся мужик. На вид ему было лет тридцать пять, может, чуть больше. Он был загорелым, подтянутым, в белых шелковых трусах с широкими желто-голубыми лампасами. За мужиком шла дочка Мамусика. Она как-то странно задержалась, на предпоследней ступеньке, повертелась вправо-влево, платье ее приподнялось, и он смог лучше разглядеть ее стройные, но, отнюдь, не худенькие ноги. Из-за темных очков не было видно, куда она смотрит, но, скорее всего, она смотрела на него. Покрутившись и поулыбавшись, дочка поднялась в салон, подошла к мужику и забрала фотоаппарат. Пока она шла, она успела снять очки, и он поразился, насколько взрослым выглядело ее лицо: нос такой же курносый, как у мамаши, низкая переносица и холодный взгляд.
Вот так да! Да, ей никак не меньше двадцати, а то и двадцати пяти!
С этим он уже сталкивался. Стройные и легкие девочки оказывались девушками чуть ли не под тридцать. Бедра у них были узкими, физиономии улыбающимися, грудь - небольшой, а голосок - нежным и звонким, и, если им удавалось избежать морщин и желтизны, они вполне могли сойти за подростков. С одной такой девочкой-женщиной он познакомился, когда в студенческие годы ходил по алтайским горам. Тогда ему было двадцать, а ей - двадцать пять. Они лежали в палатке, и он чинил ей фотоаппарат... И там фотоаппарат, и здесь! Кругом одни фотоаппараты! Просто какой-то сексуальный фетиш! Ну, не стала бы говорить, что ей на пять лет больше, и все получилось бы по-другому! Хотя, вряд ли.
