Встречать телегу с желудями из избы на улицу выбежала Стефанида, и видя, что ее сын на телеге лежит, как холст, бледный, предчувственно охнула.

– Или случилось что? – испуганно выпалила она.

– Оказия стряслась! – только и мог выговорить Осип. – Упал он, с дуба! – с выкатившимися слезами из глаз добавил он. Мать с криком и визгом подбежала к лежащему Гришке. Стонавшего Гришку внесли в избу, уложили его на кутник. В избе скопилась толпа сердобольных баб. Одни из них сострадательно и советливо говорили, а другие только сожалея, плакали.

– Стефанида, возьми лапотную веревку, да привяжи ее к полатям, пусть он рукой за нее уцепится, легче ему будет.

Так и сделали. Гришка слабой дрожащей рукой вяло дотянулся до веревки, взялся за нее. Стон его прекратился. Все облегченно вздохнули.

Осип вышел из избы. Они с Василием внесли мешки с желудями в мазанку.

– Ну, спасибо, брательник! – поблагодарил Осип Василия.

– Не на чем! – со скромностью отозвался Василий.

– Как не на чем? Два мешка желудей, это большое подспорье к хлебу, только вот не совсем благополучно съездили, – с дрожью в голосе добавил он.

– Я тут ни при чем! – заметил Василий.

– Я тебя не виню, он сам сплоховал.

– А все детство-то до этого доводит. Нет смекалки у них, нет осторожности.

– Ну, спасибо, Василий Ефимыч, я уж тебе кожу-то отдам, как только ее выделают.

Василий, усевшись в телегу, поехал к своему дому, а Осип снова вернулся в избу. Увидя Гришку с открытыми глазами, он сел около его постели. Осип только сейчас позволил себе улыбнуться и ласково проговорил, обращаясь к сыну:

– Ну, Гришка, выздоравливай! Не горюй! Ты знаешь, сколько мы с тобой желудков-то набрали, не меньше восьми пудов! – ободряя Гришку, хвалился Осип.

– Вот сколько ты их натряс, когда падал, – добавил он, стараясь разговор сводить на шутливый тон. – А что касается твоего ребра, то оно скоро подживёт и снова срастется! Оно у тебя еще молодое, не расстраивайся, до свадьбы-то все заживет!

Улыбнувшись, закончил ободряющую речь Осип.

Гришка ничего не ответил отцу, он со слабым признаком улыбки отвернулся к стене. С этого случая совсем захирел и так слабый здоровьем Батманов Гришка.

Возвращалась с прорывской лесопилки в субботу домой артель поденщиков мотовиловских парней: Михаил Федотов, Алеша Крестьянинов, Олешка Трынков, Яшка Поляков, Митька Кочеврягин. Гришки Батманова с ними не было: он отлеживался в постели – болел. К ним присоединились две бабы вдовы: Дунька Захарова и Устинья Демьянова. И всего три дня тому назад к этой артели примкнул Николай Ершов, недавно отделившийся от отца и выстроившийся на вновь образовавшейся улице Задворках. Отделившись от отца, Николай говаривал: «Теперь я вольный казак, что хочу, то и делаю!»

Первым делом он и решил подзаработать деньгу – устроиться на работу на Прорыв, на лесопилку. Влился в артель, обязанностью которой была оттаскивать доски от пилорамы. Труд был не из легких: потаскай-ка день-деньской длиннющие, широченные, сырые доски – непомерно умаешься. Притом пища скудная, а одежонка немудрящая. Да к тому же еще взад-вперед путь от села до посёлка Прорыв надо пройти верст пятнадцать пешком.

За работу платили копеек по пятьдесят в день, благо получка была каждую субботу. Заработав за неделю рубля по три, люди с торжеством возвращались домой с деньгами в карманах и опустевшими котомками и кошелями, в которых находились запасы провизии с понедельника до субботы.

В этот день после трудовой смены и возвращалась эта артель из восьми человек домой в Мотовилово на воскресенье, чтоб отдохнуть и вновь на неделю запастись едой. Дорога, как известно, почти до самого села идет лесом. Шли они хоть и усталые и голодные, но по молодости своей не избегали шуток, толкотни, споров и, как водится, по русской натуре громко разговаривать и материться. Ведь всем же известно, что русский мужик без матерного слова говорить не может: у него в разговоре на одно слово для связи два слова мата.

Иной материться-то мастак, а как дело коснётся делового разговора, так он два слова связать не может: «трык-мрык», и крыть ему нечем. Упрётся, как в тупик, и язык спрячет. Николай Ершов, как водится старшему по годам и женатому человеку, урезонивал молодежь:

– А вы не толкайтесь, идите себе смирно, неужель за работой-то не угойкались, – увещевал ребят он. – А насчёт матюкания в дороге, я вам вот такую быль расскажу.

– Лет сорок тому назад мой отец с двумя мужиками-односельчанами пошли в Саров Богу молиться. Идут лесом и вот матюкаются. А мой отец спохватился и говорит: «Мужики, мы куда идем?» – «Как куда, в Саров, на богомолье», – отвечают ему товарищи. «Так зачем же мы так материмся? Давайте меж собой такую договоренность учиним: кто впредь поматерно изругается, с того штраф рубль». На том по общему согласию и порешили. И они пошли дальше, каждый, боясь ни только матерно изругаться, а даже и для простого слова рты позакрывали. Идут, молчат, безмолвствуют. А путь-то их лежал лесом, а тамошний лес не нашему чета: частый, в небо дыра, и высоченный – взглянешь на вершину сосны, с головы шапка валится. Прошли они так молчком с пол версты, один мужик увидел особо высоченную сосну и говорит с удивлением: «Эх, едрёна мышь, какая вышь!» – «Эх, ядрена мать, какая гладь!» – поддакнул другой, а мой отец, обрадовано и говорит им: «А! Обуть вашу мать! Гоните мне по рублику!» И все они весело рассмеялись и штрафа друг другу платить не стали, потому что все матерно изругались, – заключил пересказанный отцов рассказ Николай. И парни тоже рассмеялись, а дерзкий на язык Алеша Крестьянинов мечтательно заметил:

– А все же они напрасно не стали штрафоваться!

– Это почему же? – удивился Николай.

– А так, каждый из них штраф уплатил бы один рубль, а с товарищей собрал бы два рубля.

– Как так? – озадаченно, как вкопанный, остановился на дороге Николай. – Тут тогда надо толком разобраться! Давайте присядем вон на этот выворот. Кстати, и отдохнём малость.

Артель уселась на гладкий ствол сосны, недавно поваленную бурей. Пустые кошели и котомки положили в кучу. Николай неотступно решил разобрать задачу о штрафе среди пилигримов. Он, наклонившись, с земли поднял три сосновых шишки и раздал две Михаилу, Алеше, и одну себе оставил. И начал разбирательство:

– Вот мы трое, предположим, имеем по рублю, – деловито начал он.

Наблюдавший за этим Митька с ехидством заметил:

– Ты, Николай, зачем на шишках играешь? Ты вынимай из кармана всамделишные рубли, ты ведь сегодня получку получил!

– Ну, это мы как-нибудь без сопливых обойдёмся, – осадил Николай Митьку. Сознался, что у него в кармане всего-навсего денег полтора рубля.

– Так вот, – продолжая заинтересовавшее всех дело, сказал Николай. – К примеру, давайте мне, Михаил и Алексей, в виде штрафа ваши шишки-рубли.

Они ему подали, и у них не осталось ни одной шишки, а у Николая их три. Теперь, Михаил, ты штрафуй нас с Алексеем.

Тут Алеша громко провозгласил:

– А где я возьму денег на штраф, была у меня одна шишка-рубль, я тебе ее, Николай, отдал, а больше у меня нету.

– Эх, и верно! – недоуменно удивился Николай. – Если тогда у мужиков-то было на самом деле только по одному рублю, тогда бы они из положения вышли.

– Как? – озадаченно рассуждал Николай. – Мы вот с шишками и то не можем как следует разобраться, а им бы и совсем трудновато было, ведь взаймы там им было взять не у кого?

– Да вообще это дело какое-то запутанное, не стоит из-за этого голову морочить, и нам некогда разбираться в этой мерифлюстике, – скороговоркой высказался резвый на язык Алеша. Бабы, слушая забавный разговор, устало дремали.