«Драконы… убийцы… Демон льда…»

Мне нравился цвет страха, цепкими когтями вцепившийся в души. Пьянил сладко-горький вкус власти над жизнью и смертью. Люди не ценили доброй воли драконов, раз за разом испытывали наше терпение, и теперь они сполна заплатят за собственную глупость и надменность, уяснят, где их место. Проникнутся чувством непреходящего и не отпускающего трепета. Вспомнят, каково это — жить в тени от крыльев Властителей Небес.

Кейнот нарек меня демоном, и в какой-то мере я стал им. Воплощением чужих кошмаров, живым олицетворением войны. Потребовалось всего-то два месяца, чтобы прозвище, данное когтем, зазвучало роднее собственного имени. Восемь недель, три сотни верст и полтора десятка взятых и сдавшихся городов, над которыми я водрузил ало-черное знамя западных завоевателей.

Я мог гордиться темной славой, усилиями Альтэссы Запада раздутой до непомерных объемов. Демон льда. Имя, подхваченное гулким эхом молвы, летело над просторами подлунных королевств, внушая ненависть, уважение, ужас. Меня называли победителем, не проигравшим ни одной битвы, не испытывающим жалости убийцей, психопатом, от которого не угадаешь, чего ждать. Мной не пугали непослушных детей, но лишь потому что взрослые, не желая навлечь несчастье, боялись произносить проклятое прозвище всуе. Мое присутствие на ратном поле лишало вражеских командиров духа, заставляло солдат бросать копья и бежать. Крепости, едва я появлялся на горизонте, услужливо распахивали ворота, а их защитники сгибались в подобострастном поклоне.

Одно мое имя внушало страх, и меня это устраивало. Страх — сильнейшее оружие, способное принести победу без единого взмаха меча.

Не всегда, конечно. Отчаянная решимость выделялась закаленной сталью среди зыбучих песков покорности, вероятно, поэтому я ощутил атаку за мгновение до ее начала. Руническая стрела вспорола воздух, пронзила насквозь первый щит, выбила ледяную крошку из второго и, застряв в снежном коме, упала на землю, где взорвалась стальной дробью, пойманной в сеть заклятий. Новой попытки не последовало: покушавшийся на мою жизнь оказался достаточно умен, чтобы не упорствовать в безнадежном деле, если, конечно, можно утверждать наличие ума у самоубийцы.

Несколько воинов свиты, подчиняясь распоряжениям Кадмии, сорвались в погоню. Нового когтя мне рекомендовал Валгос, и пока у меня не возникало причин для недовольства. Некрасивая, с тяжеловесными чертами лица и массивной угловатой фигурой, излишне прямолинейная, напористая и бескомпромиссная, она обладала двумя бесспорными достоинствами, перевешивающими все изъяны: умением четко исполнять полученные приказы и, главное! абсолютной преданностью командиру, отсутствием тяги к каким-либо интригам за спиной.

Я задумчиво изучил окно второго этажа, откуда стрелял лучник, чувствуя, как звенит напряженная тишина, разлившаяся над улицей. В устремленных на меня глазах отражениями в зеркальном лабиринте дрожал от ужаса разбитый на сотни осколков один-единственный вопрос: «Каким будет наказание за дерзость?» Прошлый город, посмевший сопротивляться, я отдал на три дня человеческой швали, набранной Кагеросом в западных королевствах, а затем велел сжечь дотла. Жестокий приказ, но в какой-то степени разумный: следующие четыре крепости сдались без боя, сохранив мне время и солдат.

Я медленно обвел взглядом толпу. Изнуренная темноволосая мать крепче прижала к некрашеной юбке близнецов. Плотный булочник с траурно обвисшими усами отшатнулся назад, стремясь спрятать пышные телеса за соседями. Даже тщедушная старуха, отжившая свой век, тихо шептала под крючковатый нос молитву, теребя оберег на поясе.

Задержался на рыженькой горожанке в богатом платье, оценивая глубокое декольте. Женщина, почувствовав интерес, побелела, сравнявшись цветом лица со свежевыпавшим снегом, на котором ягодами рябины горели веснушки. Люди рядом непроизвольно отодвинулись, стыдливо потупились. Короткое распоряжение, даже не слово, жест, и красавица станет игрушкой для моей свиты или меня, возникни такая прихоть, а ее соседи — соседи, желающие ей доброго здравия утром и сладких снов вечером, — даже не подумают вмешаться. Ибо страх всегда предлагает откупиться малой жертвой: пускай пострадает кто-то другой, и тогда, надейтесь, вас не тронут.

Трусливые твари, черви. Я видел, как друг бросал друга и улепетывал, лишь бы уцелеть самому. Видел, как гиены вместо помощи раненому собрату обыскивали еще дышащее тело в надежде поживиться. Видел, как развлекались захватчики в покоренном городе… Мне противно, что в прошлом я испытывал симпатию к кому-то из них. Когда возьмем Франкену, дом мадам Риолли разрушат до основания, дабы ни одного дракона больше не ввели в заблуждение тамошние прелестницы. Дабы память о ласках, подаренных мне продажными человеческими девками, не смела соседством оскорблять воспоминания о нежности моей феи. Моей бедной пери…

Я раздраженно отвернулся, смотря на холку коня, подбил шенкелем, понукая жеребца идти дальше. За спиной прошелестел вздох облегчения. Глупцы! Не обязательно сразу отвечать ударом на удар, некоторые мои знакомцы предпочитали отложить возмездие, чтобы сполна насладиться растерянностью врага, уже не ждущего кары.

Возмездие… Мне всегда отводили роль оружия: я был мечом клана, теперь стал инструментом истории, ее очистительным пламенем. Удивительно, насколько можно измениться за два месяца! В какой-то момент — с комой Вьюны, предательством когтя или чуть позднее — душа превратилась в скованную снегами пустошь: над поверхностью свирепствовали бураны, но глубина отныне и навеки застыла незыблема. Идя в бой, убивая врагов и отдавая распоряжения о казни непокорных, я почти не испытывал ненависти к противникам, одно понимание необходимой жестокости. Пожалуй, если кого и следовало ненавидеть, то весь этот несовершенный мир.

Пламя снаружи, лед внутри. Кейнот назвал меня демоном, и он был прав. Я демон, что несет хаос в подлунные королевства.

Градоправитель вместе с домочадцами и челядью встречал нас на центральной площади. Худощавый прилизанный мужчина средних лет в дорогой, но непритязательной одежде темных траурных оттенков с подобающей миной кротости и одновременно гордыни на лице, словно говорящей: «Я сдал доверенный мне город без сопротивления, но исключительно заботы о благе горожан ради». А вот в холодных хитрых глазах, наполовину скрытых тяжелыми веками, не было ни смирения, ни трепета — один бесстрастный расчет и предложение деловых переговоров. Торгаш, с равной легкостью назначающий цену и вещам, и жизням. Он останется верен, но лишь до тех пор, пока преданность ему выгодна. Кагерос прав: подобными людьми нетрудно манипулировать: чтобы обеспечить их поддержку, достаточно предложить цену выше, чем у противников. Но и иметь с ними дело мерзко.

— Командор, мы выполнили ваши условия. Надеюсь, что и вы в свою очередь сдержите обещание и откажетесь от бесчинств на препорученных моей опеке землях.

Ни тени страха. Непорядок.

Если насмешливое молчание и смутило градоправителя, то он не подал виду. Губы человека на мгновение сжались и изогнулись в льстивой улыбке.

— Соизволят ли благородный лорд и его свита принять приглашение, чтобы мы за завтраком обсудили все тонкости…

Краем глаза я уловил, как Кадмия на мгновение оцепенела, прислушиваясь к невидимому собеседнику, едва заметно кивнула, подтверждая: все в порядке, нападавший обезврежен. Если ее подчиненные не схватили бы арбалетчика, я испытал разочарование.

— Завтрак? — тронул повод, слегка сжал пятками бока жеребца, направляя его на местную аристократию. — А не поискать ли мне яд в пище, коль скоро после заверений в мирных помыслах в нас стреляли из-за угла?

Секретарь рядом с управителем не выдержал, попятился. Капитан местной стражи, хмурясь, опустил вспотевшую ладонь на гарду меча — глупость, храбрость или верность долгу? Сам градоначальник напрягся, но не сдвинулся с места. Я придержал коня в сажени от людей

—Так как вы, любезный, объясните покушение на мою жизнь?