Как и сами наркозависимые, их семьи могут быть какими угодно: и такими, которые соответствуют вашим представлениям, и такими, о которых ничего плохого и не подумаешь. Наркоманы могут появиться как в распавшейся, так и в полной семье. Они могут быть и хроническими неудачниками, и в высшей степени успешными людьми. На лекциях или собраниях групп Ал-Анон[1] или анонимных алкоголиков мы часто узнаем об интеллигентных, образованных и обаятельных мужчинах и женщинах, которые совершенно неожиданно для окружающих заканчивают свои дни в нищете. «Вы слишком хороши, чтобы сотворить с собой такое», – говорит врач алкоголику в одном из рассказов Фицджеральда. Многие из тех, кто хорошо знал Ника, высказывались в том же духе. Один из них сказал: «Меньше всего можно было ожидать, что это случится именно с ним. Только не с Ником. Он слишком уверен в себе и слишком умен».

Я также знаю, что у родителей избирательная память, которая блокирует все, что идет вразрез с нашими тщательно отредактированными приятными воспоминаниями. Вполне понятная попытка заглушить вину. Дети же, наоборот, часто зацикливаются на мучительных неизгладимых воспоминаниях. Надеюсь, что я не впадаю в родительский ревизионизм, заявляя, что, несмотря на развод с матерью Ника, несмотря на драконовские условия опеки на расстоянии и несмотря на все мои недостатки и ошибки, детство Ника было чудесным. И Ник подтверждает это, хотя, быть может, он просто старается быть добрым к нам.

Это перекраивание прошлого в попытках найти хоть какой-нибудь смысл в том, что лишено смысла, – типичное занятие для семей наркоманов, но мы делаем не только это. Мы отрицаем серьезность проблемы, с которой столкнулся близкий человек, и не потому, что мы так наивны, а потому, что у нас не хватает знаний. Даже те, кто, в отличие от меня, никогда не употреблял наркотики, должны осознать тот неоспоримый факт, что многие дети – точнее, более половины из них – рано или поздно обязательно их попробуют. (Ежедневно шесть тысяч детей в Соединенных Штатах делают это в первый раз.) В некоторых случаях наркотики не оказывают серьезного негативного влияния на их жизнь. Для других же последствия будут катастрофическими. У нас, родителей, плавятся мозги от попыток найти выход, мы делаем все, что в наших силах, консультируемся со всевозможными специалистами, но иногда этого все равно недостаточно. Только после свершившегося факта мы понимаем, что сделали не все, что могли, или сделали, но не то. Наркозависимые – и вместе с ними их близкие – не желают признавать очевидное, поскольку часто правда оказывается слишком невероятной, слишком мучительной и страшной. Однако такое отрицание, будучи весьма типичным, несет в себе опасность. Как бы мне хотелось, чтобы в свое время меня кто-то как следует встряхнул и сказал: «Вмешайся, пока еще не поздно». Возможно, это ничего бы не исправило, но кто знает? Ведь никто не встряхнул меня и не сказал эти слова. И даже если бы кто-то это сделал, то, вполне возможно, я бы просто его не услышал. Может быть, мне было уготовано судьбой учиться на собственном горьком опыте.

Подобно многим из тех, кто оказался в аналогичном положении, у меня развилась зависимость от зависимости моего ребенка. Я полностью погрузился в проблемы Ника и считал свое поведение совершенно оправданным, хотя это шло во вред моим обязательствам перед женой и другими детьми. Разве может родитель остаться в стороне, когда его ребенок ведет борьбу не на жизнь, а на смерть? Но постепенно я понял, что мое чрезмерное участие и беспокойство никак не помогали и даже, может быть, вредили ему. Или ему это просто было безразлично. Как бы то ни было, это наверняка навредило всей семье – да и мне самому. Наряду с этим открытием я получил и еще один, неожиданный и поразительный урок: наши дети будут жить и умирать – хоть с нами, хоть без нас. Что бы мы ни делали, какие бы отчаянные усилия ни предпринимали, мы не можем решать за наших детей – жить им или умереть. Осознание этой истины шокирует, опустошает, но и приносит освобождение. В конце концов я принял решение, как жить дальше. Я выбрал рискованный, но единственно верный путь, который позволил мне принять тот факт, что Ник сам будет решать, как распорядиться своей жизнью – или смертью.

Как я уже говорил, я «отпустил» себя, но до сих пор мучительно пытаюсь решить, в какой степени я могу «отпустить» Ника. Когда он не употребляет, это умнейший, замечательный, харизматичный, любящий парень, но, как и все наркоманы, насколько мне известно, он превращается в совершенного незнакомца, когда вновь подсаживается на наркотики, – отчужденного, вздорного, глупого, склонного к саморазрушению, сломленного духом и опасного. Я изо всех сил старался примирить эти два образа. Какой бы ни была причина: генетическая предрасположенность, моя неспособность защитить его, моя снисходительность или жесткость, моя незрелость или все это вместе, – зависимость Ника, казалось, жила своей жизнью. В этой книге я попытался показать, как коварно, исподволь зависимость проникает в семью, постепенно завладевает ею и начинает править бал. Сколько раз в последние десять лет я совершал ошибки по незнанию, из-за пустых надежд или страха. Я постарался припомнить все эти случаи в надежде на то, что читатели смогут распознать неверный путь, прежде чем ступят на него. А если нет, я все же надеюсь, что они не станут себя винить за свой выбор.

Когда мой сын появился на свет, невозможно было даже представить, что ему придется перенести столько страданий, сколько выпало на долю Ника. Родители всегда желают только лучшего для своих детей. Я был самым обычным родителем, которому казалось, что с нами такого просто не может случиться, только не с моим сыном. Но Ник, несмотря на свою уникальность, такой же ребенок, как и любой другой. Он мог бы быть и вашим сыном.

И наконец, должен предупредить, что я изменил кое-какие имена и детали, чтобы не разглашать личности некоторых упомянутых здесь людей. Я начну с того дня, как Ник родился. Рождение ребенка для многих (если не для всех) семей – переломный момент в жизни, полный радости и оптимизма. Таким этот день был и для нас.

Мы с Вики, моей женой, жили в Беркли, в обшитом вагонкой и побеленном бунгало, построенном в 1920-х годах. От улицы наше жилище укрывала стена черного бамбука. Стоял 1982 год, лето, наполненное ожиданием. Все остальное: работа, социальные обязательства – было отложено на потом. Наш малыш должен был родиться в июле.

Ультразвук показал, что это мальчик. Мы старательно готовились к его появлению на свет. Красили и украшали детскую, поставили белую кроватку, светло-голубой комод, книжные полки, на которых теснились книги Мориса Сендака и Доктора Сьюза. По обеим сторонам двери, как двое часовых, заняли свое место две огромные плюшевые панды – первые подарки малышу от одного из друзей. Другой приятель одолжил нам семейную реликвию – светло-желтую колыбель в форме полумесяца. Она висела на цепях в гостиной, будто паря над Сан-Франциско, мерцающим огнями вдалеке.

Схватки у Вики начались после полуночи, 20 июля. Следуя инструкциям, полученным на занятиях по подготовке к родам, мы засекли интервалы между схватками. Пора. Мы поехали в больницу.

Ник родился на рассвете – наш прекрасный, милый мальчик.

Мы были очарованы нашим малышом. И с готовностью отказались от сна. Мы успокаивали его, когда он плакал. Мы пели ему колыбельные. Мы впали в расслабленное измененное состояние мечтательной удовлетворенности, которое шокировало бы нас, если бы нечто подобное приключилось с кем-либо из наших друзей. (По правде говоря, многие из наших друзей действительно пребывали в шоке.) Жизнь наша шла под аккомпанемент мелодий Пита Сигера, группы Limelighters и Раффи – мы слушали их в таком количестве, которого хватило бы, чтобы выбить признания из закоренелого преступника. Порой мы просто стояли, не отводя глаз от крохотных цепких ручек малыша и сияющих, полных жизни глаз.