– Вот (смекнул) незадача.

Раз в зоопарке Винсеннского леса я присутствовал при совокуплении слонов. Толстая мешковатая шкура колоссального олифанта была покрыта пучками седых волос, а слониха весёлая мелкая, всё завивала в эструсе кренделем хобот. Их половой диморфизм впечатлял. Толпы пизданутых от безделья зевак в сопровождении безмозглых, как мартышки, спиногрызов яростно с гоготом щёлкали и снимали спектакль при помощи видеокамер. А я, козёл, отвернулся. Отвернулся, а потом говорю себе, парень, какого хера ты харкаешь чистой слюной, никогда больше, мудак, и нигде этого не увидишь! Повернулся, стою. Обмахиваясь ушами, самец-левша поводил разновеликими бивнями. Его сопливый, как осьминог, метровый член скользнул по боку слонихи (Акелла промахнулся). Глазёнки мастодонта хитро поблескивали (наколол вас, мол, дятлы!). В толпе с хохотом зааплодировали.

Краснея, как простуженный нос, я вскочил со скамейки. Ужасно (думаю), но они мне были противны, даже омерзительны. Я боролся с собой, пытаясь засунуть в жопу брезгливость, как фокусник засовывает в кулак синий платок. Но фокус не ладился. Я опять плюнул. Я сел на лавку. Я старался ничего не почувствовать. Но они всё равно, эти бациллы, они всё равно, суки, шевелились у меня под одеждой и щекотали мне кожу.

Я оперировал ложными категориями, как сказала бы Эльза. Какой облик! Человек, каков бы он ни был. Особенно если. Аккуратно и чисто. Чистоплюи, вроде, меня. И т.д. Но в данном случае. В данном случае был сделан выбор, потому что выбор у них всё-таки был.

– Эй (крикнул я, но отвернулся)!

Я мерил платформу, шевеля мозгами почти вслух. Нет, я именно раскидывал умом в полный голос. Я должен был обязательно рассудить. Нет, ты (думаю) рассуди, что хорошо, а что плохо. Нет (Филипп), ты отдели зёрна от плевел. Я ходил, отделяя зёрна, и топтал плевелы. Нельзя запретить бродяжничать, пить, медленно или сразу уничтожить себя. Человека не спрашивают, хочет ли он рождаться, поэтому у него есть полное право отбросить копыта без всякого разрешения. Никто не имеет права, никто. Никто!

– Кто ты, Филипп (спрашиваю), ты кто?

– Я (говорю) прохожий.

– Вот именно (говорю), Филипп. Посиди.

Фу, я даже вспотел! А иметь бы волшебную лампу… взглянуть бы на них изнутри… чёрт его знает, что бы открылось тогда. Может, увидели бы мы крылья и ещё десяток других, точно таких же, которые вьются над нашими черепами, как птицы.

В прибывшем поезде подкатил Шина. Он был одет так. И вот так. На шее фотоаппарат, в руке был пакет темно-зеленого цвета. Мarx & Spenser. Шине был без понтов, но ему было трудно смешаться с толпой, тем более, с толпой голодранцев. Увидев бомжей, он пошёл в противоположную от меня сторону, но за ним привязался подземный странник. По библейскому обычаю он был в рубище, босиком, но в ковбойской шляпе, видимо, оставшейся ему от детской мечты.

Шина поморщился. Ему не были противны эти люди, он, в отличие от меня, не был брезглив. Клошары просто крошили его планы, какими бы мелкими они ни были. Вот чего Шина не любил. Планы его должны были осуществляться с пунктуальной точностью, иначе это были уже не его планы. Он сунул бомжу сигарету и, давая тому прикурить, заглянул под шляпу так, что я чуть не заржал на всю станцию. Поймав мой взгляд, Шина кинул пастыря и, как ни в чём не бывало, пошёл в головную часть платформы. Тот последовал за ним. Его рожа была, как жопа у обезьяны.

– Amigo (язык странника плутал и, наконец, заблудился окончательно), amigo! Ecoute-moi! Camarade [9].

Не пропуская поездов и не делая обманных манёвров (на работу я уже опоздал), мы напрямик двинули на Denfert-Rochereau. Когда мы усаживались в тачку, Шина скорчил козью морду.

– DAF [10] (говорю). 77 года выпуска.

– Цвет (сказал Шина), неброский.

С молодых соплей мы любили автомобили (мне нравилась форма, Шина познал машину насквозь), так что вид этого ветерана с неровным прикусом и мятыми боками (понятное дело) оскорблял тонкий вкус знатока, но другого транспорта не было.

– Видок у тебя, брат (говорит, трогая металлические рамы стекла). Выбирай теперь, любитель коней, шкот, пока генакер не наполнится.

#05/1

La plus grande sale de music-hall des Etats-Unis accueillera en juin le ballet de l'Opéra de Paris. Rudolf Nourieev: <A nous deux, New York (Figaro, 12 mars 1989)  [11].

Невезучий шпильман из Большого назвал меня дегенератом. Я выбил ему два передних зубы, но, посмотрев на себя в зеркало (там было зеркало, на стене, мы задержались в гардеробе известного московского ресторана), посмотрев на себя, я увидел, что, в самом деле, вылитый выродок. Мой фас косит на нечто звериное, или мутер моя, изменив фатеру, зачала меня с вепрем. К звериным качествам относятся и мои дико развитые органы обоняния, я чую носом, как волк. И надбровные дуги у меня тоже волчьи. И взгляд разноцветных глаз. Про такую рожу говорят, что она просит кирпича. Я с этим выражением на все сто согласен. Знатные фамилии вырождаются на протяжении столетий, моя порода выродилась буквально во втором поколении, сразу.

Недавно Тургеман подкинул мне, с понтом, секретную инструкцию НКВД. Критерии при отборе кадров для прохождения службы в Органах. Вот тоже словечко, славно придумали, сволочи. Воображалось нечто невидимое, тайное, управляющее всем телом. Воображалось нечто неприятное, вызывающее отвращение и страх, отторжение и сознание необходимости. Источник здоровья и болезни, говна и желчи. При равнодушии к НКВД, я немедленно понял, что эта инструкция была липой, но не понимал, зачем и кому нужна была такая нелепая дезинформация,

Мой дед служил в НКВД. Думаю, он пытал и расстреливал. Судя по его энергичной природе, он не оставался в стороне от самой истовой оперативной деятельности. Это был голубоглазый арийского типа красавец, по-своему, блестящий офицер, по-видимому, лютый бабник (намекали, что он участвовал в оргиях с Берией). Не знаю, какими были расовые критерии этих органов (тем более, что русскому наивысшее удовольствие доставляет гнобить своих), но их основной задачей было и есть отделить здоровую часть от больной и первую часть планомерно уничтожить. Несмотря на то, что НКВД с КГБ были самыми эффективными советскими органами, они, к счастью, не успели пока довести дело до конца. Подделку я, короче, прочёл, но был фраппирован тем, насколько сам лично совпадаю с описанием дегенерата, которого, по мнению авторов, в НКВД брать было нельзя. Поначалу меня это опечалило, а затем злобно развеселило.

Первое, на что служитель НКВД должен был обратить внимание, это судороги лица. У меня бывали судороги, как и мой отец, я имел тик – помаргивал правым глазом. Косоглазия не было, но зрачки были разного цвета. В инструкции было написано, что за один такой знак Инквизиция палила людей на костре, красота! Я, впрочем, не считал разноцветье глаз недостатком (даже наоборот!). Но дегенерат не замечает признаков своего вырождения, это нормально. Были также дефекты речи. Я шепелявил. Ничего криминального, но, по французскому выражению, на языке у меня был волосок. В детстве я заикался, но меня вылечили. Точнее, я сам вылечился. А сначала этот недостаток, скорее, способствовал моему развитию, так как с детского сада я много молчал и слушал, пытаясь строить фразы так, чтобы избежать опасных слогосочетаний. Иногда заикание вдруг возвращалось, но ненадолго (что поделаешь, слов-то много, а рот один). У меня бывали мигрени, доходившие до коматозных состояний, с аурой – как полагается. Я был также одарён лошадиными зубами (иначе не назовёшь). Голова моя, как и туловище, пропорциональными не были. Родимых пятен на теле не наблюдалось, но была, так называемая, песь (псевдопроказа или витилиго), нарушение пигментации на отдельных частях кожи, на руках, ногах и между ногами у меня тоже были белые пятна. Поверхность кожи походила на географическую карту неизведанных континентов. Из-за песи я получил кличку Годфри. Один кент из английской школы наградил меня ей в честь персонажа Конан-Дойля, Годфри Эмсуорда. Я не смог бы косить под его портрет (красивое загорелое лицо с тонкими правильными чертами), качества его тоже были чужими (во всем полку не было никого, кто мог бы сравниться с Годфри в храбрости и благородстве). Просто я имел такие же пятна, но на лице их заметно не было. Я лично не топырился по этому поводу, тем более, что Англия манила меня с детства. Британские понты я считал самыми изощрёнными. Английская красота, с моей точки зрения, находилось на границе того, что можно бы было назвать великолепным и безобразным. Только британцы могли создать рок, такие породы собак, как бульдог или бультерьер, серую гончую или бигла, нарисовать такие тачки, как Ягуар МК2 или Rolls Royce Silver Wraight 1955 года. Я какое-то время окучивал это прозвище, но оно, в конце концов, испарилось.