- Все свои протоколы, Дмитрий Савельевич, я давно отправил куда надо, так что документ для истины у тебя уже есть. А шеф твой прав - замнем. Ой, давай замнем. Нам всем надо что-то кушать. Только ж в люди стали выходить. Поехали, заберем Заболотную, привезем её сюда и вечером выпьем за счастливое воссоединение семьи, дело говорю.
Тошкин устало кивнул. На него навалилась на удивление тяжелая пустота, спровоцированная затяжным прыжком в дождь. Насколько проще было подсчитывать результаты охоты на уголовных авторитетов, когда-то давно срывавших шапки с прохожих. Никаких проблем, никаких просьб от семьи. У них была просто трудная работа, сопряженная со смертельным риском. Пожили богато и хватит. Спасибо смежникам, все последние убийства выглядели как несчастные случаи. Вор в законе по кличке Гвоздь, недавно утонул в ванной, двухметровый дворовой мафиози Мыша ударился электрическим током, пытаясь починить розетку. Красота. Молодцы, смежники. Дмитрий Савельевич вдруг почувствовал, что грудь сдавило железным обручем. Боже мой, как все тривиально. Как же пошло.
- Максим, его что, сначала надо была подставить, а потом передумали? тихо проговорил Тошкин, стараясь смотреть себе под ноги, чтобы не вступить в лужу, в которой он и так уже сидел. - Чаплинский оказался сговорчивей, чем выдумали, так? А баб просто пустили в расход?
- Не твоего ума дело, - отрезал Максим и жестко прихватил Тошкина за плечо. - С кем поведешься, от того и забеременеешь, ясно тебе? Улыбнитесь, фантазеры, ведь опасность - это все-таки мечта, так? Ясно? И не делай ты резких движений. Кстати, Заболотная от Крыловой сбежала. Вышла в туалет и с тех пор её никто не видел. Но до того, прошу отметить, была жива. И Надежда Викторовна была последней, кто...
- Если это ваша работа, то я...
- Комиссар Катани, козырной валет. Тошкин, береги нервы. И давай прихватим Чаплинского с собой. Я слишком долго полагался на ваш профессионализм, больше не желаю.
Наум Леонидович мерил шагами кабинет. И по привычке обдумывал план побега. Было даже обидно за незапертую дверь и какое-то нечеловеческое упорство, которое проявляла по отношению к нему родная земля. Ему здесь по-прежнему не верили, его по-прежнему подозревали, не имели ничего против, чтобы он взял вину на себя. А Стасику Федорову он вообще мало дал. Отчего-то припомнилось комсомольское собрание факультета, н а котором это верный ленинец, путая падежи и склонения, пытался объяснить присутствующим, что русский язык гораздо древнее и полезнее иврита, таких выродков, как Чаплинский, который научился ругаться, как Голда Меир давно пора гнать из Союза. А ещё у Стасика с Анечкой был роман, а почему они не поженились? Не сошлись характерами? Другими параметрами? Она всегда была слишком скупой на эмоции и на слова. В том письме тоже особо не расщедрилась: "Нёма, ты плохой человек, но Таня родила вашего сына. Прекрати свою антисоветскую агитацию и возвращайся домой".
Чаплинский сделал с точностью до наоборот - агитацию продолжил, из страны уехал. И вот теперь... И вот теперь. Дикое государство, дикие нравы, все те же дураки и дороги, и он, Нёма, который решил, что кто-то хочет ему помочь. И не за деньги, а по долгу службы. Сын ведь не кошелек, и надо было по-русски просто встретить мальчика в подъезде и все ему объяснить. В худшем случае - он набил бы морду, в лучшем - отправил в дурдом. Тут ещё есть такие?..
- Наум Леонидович, простите, задержался, вы поедете с нами в академию. К Заболотной. Максим нервничает. Он на службе, - Тошкин усмехнулся и вдруг нахмурился. - Вы все-таки вспомнили ту бомжиху? Вспомнили или нет?
Наум вздрогнул и зачем-то полез в карман. Очки, с давних пор ассоциировались у него с вопросами от органов безопасности. Сначала вопрос, потом донос, потом подпись на протоколе. Он водрузил оптический прицел себе на нос и сказал: "Вспомнил, когда вы назвали её имя. Она действительно жила в одном доме с Анной. Но на вокзале - нет. Она очень изменилась."
- Если с Заболотной все получится, я прошу вас вернуться к этому разговору. Весьма возможно, что вы не виноваты, и это просто заговор силовых структур, - и - все, Тошкин сделал все, что мог. Он облегчил совесть и утяжелил свою собственную участь статьей о служебном несоответствии.
- Пустое, Чаплинский устало махнул рукой. Очень пустое. Я уеду. Боюсь умереть в дороге. Не хочу, чтобы меня развеяли из самолета как Индиру Ганди
В коридорах академии было накурено, темно, сыро и безлюдно. Казалось, что стены так надышались никотином, что посинели и вызвали группу экологической защиты, развесившую своевременные щиты: "Курить строго запрещено". Чаплинский, тяжело дышал и медленно поднимался по ступенькам, чем несказанно раздражал проголодавшегося Максима:
- Наум Леонидович, мы быстро проскочим, а вы догоняйте. Ладно?
- Угу, - кивнул Наум, зацепившись взглядом за любовно нарисованную желтую стрелочку со скромной надписью "Ректор налево". - Угу, догоню. А не догоню, так погреюсь. То ли от усталости, то ли от боли, он почувствовал приступ безудержного хулиганства. Где-то в душе он все-таки был Кларой Цеханасян и визит вежливой дамы просто удачно совпадал с одышкой на лестнице. Дверь в приемную Чаплинский открыл короткой толстой ногой, жаль не было нагана - для полноты картины. На столе у секретарши дымилась сигарета, свидетельствовавшая о её скромном присутствии где-то рядом. Чаплинский огляделся по сторонам и с удовольствием постучал по табличке "академик, доктор, доцент, кандидат Федоров С.Ф.". Может быть потому, что в ответ не раздалось ни звука, может быть, потому что в образе Стасика вдруг сконцентрировалось все то, что он так не любил в себе и в людях, Наум вытащил из кармана японскую наливную ручку, подаренную ему в Китае и дописал "мудак, дурак, мир его праху". Полюбовавшись своей работой Чаплинский дернул ручку и ввалился в святая святых академии. Его взору представилась не вполне приглядная картина. Немолодая секретарша, заткнувшая подол юбки за пояс стояла в коленно-локтевой позе под столом у Федорова. Чаплинский поморщился от кислого запаха, вдруг резко ударившего в нос.
- Принес нашатырь? - раздался голос из-под стола. - Давай, а то ему ещё на совещание, а он лыка не вяжет. Только на ватку. На ватку. Я сейчас здесь все домою и позвоню жене.
Станислав Федорович задорно всхрапнул, получая удовольствие от послеобеденного сна, водки и чистого желудка, который опорожнился прямо на дубовый паркет его кабинета. "Стареем ", - подумал Чаплинский, припоминая как Стасик мог выпить три литра коньячка и поехать на заседание райкома комсомола, как ни в чем не бывало.
Стало жалко и себя, и Стасика, и напрасную какую-то жизнь, которая не расставила все по местам, а только усугубила пороки, ошибки и отняла даже страстное желание мстить. Чаплинский направился в сторону кафедры, надеясь, что Танечку все же убедят в том, что он - не шпион, не преступник и не диверсант, и что ему можно доверять детей. "Страноведение" было заперто, закрыто, и даже опечатано. Наум прислушался к обычной институтской тишине и понял, что его опять решили подставить. Только теперь - по полной программе и без всякой возможности оправдаться. Секретарша - поломойка в этой ситуации была, пожалуй, самым надежным алиби. На всякий случай Наум вернулся в приемную и сел на небольшой кожаный диванчик. Сигарета дотлела и выпала из пепельницы.
- Пожар, сейчас будет пожар, - грустно констатировал Наум.
- Ну где же нашатырь? - ответствовали ему из кабинета ректора. - Если что - звоните ноль один.
Чаплинский убрал окурок и выглянул в окно. Максимкина машина была на месте. А мальчики где-то загулялись, выискивая на него очередной компромат. Можно ещё немного подождать. Никакие силовые ведомства не рискнут врываться в кабинет пьяного ректора, если, конечно, страна не изменилась до неузнаваемости. В данном случае - в это даже хотелось верить...
Наткнувшись на скомканную бумажку с грифом "Опечатано" Тошкин повернулся к Максиму и грубо спросил: "Ну!"
