- Идите, - благородно заметила я. - Идите, нечего всем здесь сидеть. Мне надо дождаться Танечку.
Он испуганно заморгал глазами. Занервничал и заерзал ещё больше. Наконец его неприлично мигающий взгляд остановился на сейфе. Шпионские страсти продолжались.
- Идите же, - прикрикнула я. - У меня нет отмычек. Я клянусь близко не подходить к документам. Тем более, что теперь все подозрения мои. Ну...
Виталий Николаевич благодарно шмыгнул носом и пролепетал что-то невнятное. На прощанье он решил быть похожим на шефа и сказал: "А шприц?"
Завтра я принесу на кафедру упаковку. Или даже целый ящик. Разбросаю по полу и лично позвоню следственной группе. Если нужно - парочку начиню ядами и на память о прожитом оставлю свои отпечатки пальцев.
- Брысь, - цыкнула я, готовая заплакать и забросать великого провинциального режиссера огрызком от яблока.
Когда Виталий Николаевич ушел, я взяла веник и принялась подметать полы. Во мне вдруг возник первобытный комплекс отношений с покойными. Еще немного и я разбила бы стену, чтобы вынести сквозь дыру воспоминания о происшедшем, которые так сильно, чтоб очень, не мучили никого.
- Что вы делаете? - испуганно взметнула бровки рыжая Танечка. - Зачем?
- Ищу вещественные доказательства своей непричастности к событиям, зло бросила я, решая придушить малолетнюю врушку и сразу забросать труп обрывками веника.
- Вы на меня обижаетесь? - как то сразу догадалась она. - Но вы ещё не знаете наших. Слова сказать не дают..., - Танечка обиженно заморгала глазками, собираясь поплакать. Этот механизм воздействия на окружающих я считала примитивным. И разозлилась ещё больше.
- Почему вы ничего не сказали? Почему вы сразу ничего не сказали? - я красиво (исключительно по привычке) сверкнула глазами и уставилась на предательски дрогнувшие губы лаборантки. - Почему?
- А вдруг был ещё один укол? - она взметнула глазки, пристально посмотрела на мою пышащую справедливым гневом физиономию. - Ведь я не присутствовала. Понятно?
Мне не было все понятно. Знал бы прикуп - жил бы в Сочи. А не в провинции, где смерть от диабета приобретает черты всеобщего депутатско академического заговора.
- А со Сливятиным вы не знакомы? - на всякий случай, совершенно не надеясь услышать правду, спросила я.
- Нет, а кто это? - Танечка присела за машинку и устало вздохнула. - У нас будет много дел, особенно если ещё и похороны.
Какие новости. Без них тошно. А главное - бесполезно. Если тебя решили сделать преступником на ровном месте, то скорее вскопают, взбугрят почву, нежели признают свою ошибку. Как не прискорбно, оставалось ждать результатов вскрытия. Совесть Танечки оставалось непробиваемой.
- Верните сарафан, - сухо бросила она и вдруг разрыдалась.
Вот ещё глупости. Я, право слово, не стою таких истерик. Или не я?...
- Таня, осторожно начала я, неостепененный дипломат, - Таня...
- А вы знаете?...Знаете?... - всхлипывала она. - Знаете...А может она не была сумасшедшей?... А я наговорила. И на неё и на вас...?А мне сегодня плакать нельзя, - взвыла она. - Нельзя! Меня в гости пригласили! А я плачу. А-а-а-а...
- Ладно, ничего, бывает хуже. Ничего, - я погладила это преступное дитя по голове и осторожно поинтересовалась. - А что она сказала?
- Спросила, знаю ли я Андрея Елисеевича и Андрея Еремеевича, - тихо отозвалась Танечка.
- А вы?
- Кажется, да. С кафедры общего менеджмента. Там у них доцент такой есть. Но - не точно... А она - засмеялась и бросилась делать укол. И ещё сказала: "Все зло - от женщин!" Грозно так. Честно - как сумасшедшая...
Все зло от женщин. Мысль не новая, но в дамском изложении совершенно конкретная. Правда, я лично с такой формулировкой не согласна. Если, конечно, речь не обо мне. Мания величия - хорошее качество. Центростремительное. А У Анны Семеновны была врагиня. Кто бы мог подумать... Такая врагиня, которая внутри уже не умещалась. Потребовала выхода и позвала в путь. А может даже подтолкнула. Неужели самоубийство?
Танечка положила голову на мои колени, которые на этой кафедре оказались облюбованными для самых интимных женских дел, и перебирая руками мою не очень дорогую юбку, продолжала рыдать.
- А об этом вы сказали? На заседании сказали? - тихо, чтобы не спугнуть важную мысль, спросила я.
- Да, - она вздрогнула всем телом и обняла меня за ноги, рискуя создать на моих колготках не предусмотренный дизайнером горошек . - Что я наделала! А если Инна Константиновна...
- Что Инна Константиновна? Наложит на себя руки? Не дождетесь.
Танечка продолжала плакать, вскочила со стула и посмотрела на меня натравленно и виновато, а потом начала закатывать глаза, мягко оседать на пол и создавать дополнительные трудности всей кафедре и мне лично.
Вообще, я всегда завидовала женщинам, способным хлопнуться в обморок при всяком удобном случае. Этот маневр как нельзя лучше избавляет от выяснения отношений, от необходимости излагать правдивую информацию вообще - дает возможность забыться, открыть глаза и как ни в чем не бывало спросить потресканными губами: "Где я?" Теоретически дама из обморока может вернуться не только в реальную жизнь, но также в тюрьму или в Монте Карло. Что делать с Танечкой, лежащей на полу, я не ведала.
На помощь мне ,как обычно, пришел Мишин. Он аккуратно застыл в дверях и хриплым голосом будущего пенсионера спросил: "И эту тоже?" Я отрицательно мотнула головой и что есть силы ударила Танечку по бледному личику. Место от соприкосновения щеки и дадони стало пунцовым. А Танечка - недвижимой. Мишин понимающе качнул головой и приблизился к нашей скульптурной композиции.
- Я так и думал, - ухмыльнулся он и блеснул одновременно желтыми зубами и черным пистолетом системы наган. - Наградной. Только что жена привезла. Бдительность! Ну-ка, в сторонку, - дуло нагана недвусмысленно давало мне понять, что шутки кончились, особенно если эта Танечка решила из солидарности тоже умереть у меня на руках.
- Она просто испугалась. Задумалась и испугалась, - пролепетала я.
- Согласен, - приосанился Мишин. - Думать страшно. Особенно рядом с вами.
Я улыбнулась. Припомнила Фигаро и его безумный день, который по сравнению с моим был просто лепетом подготовишки. Еще немного и наш город закроют на карантин. Здесь никто не хочет никого слушать и никто не хочет никого понимать. Социалистическая система
коллективной безопасности уступила место священному эгоизму наций. Гитлеровский принцип с большим опозданием (не иначе задержали на почте) прибыл в наши края.
- Гражданка Крылова, я буду вызывать милицию, - Мишин спокойно и равнодушно смотрел то на меня, то на бессознательную Танечку. - Вы стали маньяком, это совершенно очевидный факт. Против факта - не попрешь. И это дело мне не под силу. Увы. А так не хотелось выносить сор из избы, - Мишин почесал нос пистолетом системы наган. У него была вредная привычка - чесать нос чем попало. Но сор из избы - это хорошо. Я закрыла глаза и представила себя кучкой мусора, которую на лопаточке, вперед ногами несут по территории кафедры страноведения.
Танечка вдруг открыла глаза, традиционно прошептала где я и, видимо, испугавшись горячего наградного оружия, прошептала:
- Я вспомнила. Я вспомнила важное. Она сказала: "Вчера у меня была Надежда" Мишин посмотрел на меня пристально и удовлетворенно, а Танечку с мягкой благодарной улыбкой.
Подставляют? И убьют при попытке к бегству?
Так пусть сначала поймают!
