В семь часов вечера сытый пастух вышел из дома бабули, оставив её пить чай у окна в одиночестве. Дождь прекратился полчаса назад, но тучи не торопились открывать взгляду глубокую насыщенную синеву августовского неба. Не было и ветра. Из-за большой влажности и жары перед этим над землёй стал сгущаться туман. Его ещё совсем прозрачное облако уже собралось над поляной перед тремя домами, служившей также деревенской улицей, и два заброшенных дома на той стороне теперь выглядели так, будто смотришь на них через полиэтиленовую плёнку. Туман собирался медленно, несмело, словно боясь появления солнечных лучей или дуновения ветерка. Пастух неохотно шагнул в эту влажную пелену. Ни кашель, ни боль в ногах и спине никуда ни делись, разве что ноги немного отдохнули. Он направился к пастбищу, но в этот момент вдали услышал знакомый звон колокольчиков, что вешают на шею животным. Коровы в сопровождении коз, нагулявшись, с независимым видом шли домой, правда откуда-то сбоку, то есть из леса.

Обрадованный пастух сразу решил пойти домой, не общаясь больше с хозяевами. Но сначала ему захотелось напиться воды и умыть лицо, а то бабуля накормила его хоть и вкусными, но пересоленными щами, а потом ещё и слишком сладким компотом. Холодная, бодрящая колодезная вода сейчас точно не помешала бы.

Единственный на деревне колодец был около правого из двух заброшенных домов. К нему вела тропинка немного под уклоном, протоптанная в высокой густой траве. Пастух поплёлся к нему. Коровы с гордым видом прошли мимо, не обратив на него внимания. Перед колодцем образовалась небольшая вытоптанная полянка. Место здесь было сырое, и стоявший чуть дальше заброшенный дом, обросший ивой и травой, быстро гнил и разваливался, проваливаясь в болото. Да и сам колодец не блистал новизной.

Пастух подошёл к колодцу… но вдруг наклонился немного в бок, согнулся и со всей силой оперся на свою палку, потом упал сначала на колени, а затем и полностью, лицом в мокрую высокую траву рядом с колодцем.

Он умер. Вот так сразу. Как будто просто закончилось отведённое ему время. Как заканчивается завод у механических часов. Как и должны умирать подобные ему люди, не создавая никому проблем.

Но проблемы всё равно создались.

Сварливая баба Зоя видела из окна своего дома, как пастух вышел от этой старой карги, постоял перед её забором и затем двинулся вроде бы к колодцу. Значит, она ещё и накормила этого гада! Желание как следует проучить его снова начало в ней потихоньку разгораться. Хоть и не такое сильное, более спокойное, что ли, меланхоличное. Наверно, в свои семьдесят она просто устала от жизни, которую полностью провела в этой деревне, впахивая изо дня в день. И потому-то и стала сварливой, хотя на самом деле такой не была. Или потому, что не умела вовремя сдерживать свой взрывной характер. Нинка-то хоть и краснела и выпучивала глаза, но руки распускала только уж в самых исключительных случаях. Но за ошибки всё равно приходится платить, тем или иным способом.

Когда она следующий раз глянула в окно, то пастуха уже не увидела, хотя туман был ещё не сильный и колодец проступал сквозь него неясными очертаниями. Но высокой тёмной фигуры рядом с ним не наблюдалось. Как и на всём пространстве, которое могла охватить баба Зоя взглядом из окна. В какой-то момент у неё даже возникло беспокойство, куда это он мог так внезапно подеваться, но в следующее мгновение до её ушей долетел звон знакомых колокольчиков. Мигом забыв о пастухе, она отправилась встречать своих облезлых коз.

Облака не рассеивались, а туман всё сгущался. К ночи поляну перед домами и все другие более-менее открытые пространства накрыло белое холодное одеяло, щупальца которого проникали во все закутки между деревьями, кустами или домами. Ночь спустилась, погрузив деревню в холодный мрак. Жители закрылись в тёплых домах, а тело пастуха так и продолжало лежать в траве у колодца, окружённое роем мошек и комаров.

3

Новый день начинался серым мокрым утром. Облака никуда не делись, но стали тоньше, растворенная в воздухе влага теперь неспеша оседала на все открытые поверхности, превращалась в капельки воды и изредка капала с них. Около семи утра баба Зоя пошла к колодцу за водой с двумя небольшими вёдрами (большие ей уже было не унести). Высокая трава под тяжестью росы склонилась над тропинкой, и баба Зоя пожалела, что не надела высокие сапоги, а только калоши, и теперь её старые тёплые колготки ниже колена промокли насквозь. Преодолев тропинку, она вышла на полянку у колодца и заметила слева от него большие сапоги и плащ – примерно до половины тела, остальное скрывала трава.

Её вдруг охватил внезапный страх. Ни удивление, ни недоумение, ни дурное предчувствие, и именно страх, хотя ничего страшного она пока вроде как не видела. Взяв оба ведра в одну руку, она медленно подошла ближе, заглянув туда, где трава была примята упавшим телом. Плащ скрывал почти всё; видны были лишь абсолютно белая часть шеи, жидкие, свалявшиеся волосы головы и тоже белая кисть левой руки, согнутой в локте. Вторая рука при падении оказалась под телом. Баба Зоя вскрикнула, уронила вёдра, сцепила руки в замок и подняв их к подбородку. Сердце тяжело забилось, отдавая вспышками головной боли. Сама не зная, зачем она это делает, она подошла, наклонилась и перевернула тело, ухватив его за плечо. Кто это, она догадалась, ещё когда увидела сапоги… Возможно, думала, что он ещё жив.

Густая трава не дала телу перевернуться на спину, а только на бок, но и этого хватило, чтобы увидеть совершенно белое, в мелких красноватых точках на щеках, искажённое то ли болью, то ли страхом лицо. Увидеть открытые глаза с застывшими зрачками и рот с несколькими гнилыми, коричневыми зубами.

Комары и мошки за ночь выпили из него почти всю кровь.

Баба Зоя отпрянула назад и с каким-то хриплым подобием крика побежала к дому, постоянно оглядываясь, из-за чего сразу же наступила на одно из брошенных вёдер и упала на колено. В этот же миг позвоночник пронзила резкая боль. Попыталась встать, но боль была такая, что она не удержалась и упала на бок. Снова пыталась встать, подобрать под себя руки… Каждое малейшее движение отзывалось болью во всех нервных окончаниях спины. Несмотря на это, она старалась подняться хотя бы на четвереньки. Ей нужно во что бы то ни стало убежать! Казалось, что пастух сейчас встанет и начнёт бить её палкой по спине, держа её в бескровных руках, только теперь это уже будет ни гнилая штакетина… На четвереньках она добралась до начала тропинки, упираясь рукой на колено, кое-как поднялась на ноги и поспешила к дому. Спешить получалось боком и хромая, наклонив корпус чуть вперёд. Боль вроде уменьшилась, а может она её просто не замечала. Не могла позволить замечать.

На деревне уже выгнали скот, предполагая, что сейчас придёт пастух. Ленка стояла у калитки и дожидалась его. Увидела ковыляющую от колодца бабу Зою. Спросив, в чём дело, она получила ответ хриплым задыхающимся голосом, что у колодца лежит мёртвый пастух. Не обратив внимания на Ленкино недоумение, баба Зоя скрылась у себя дома и заперлась, о чём свидетельствовал грохот впопыхах накинутого на петлю крюка. Ленка, постояв в оцепенении пару минут, позвала мужа (настойчиво позвала), и оба направились к колодцу. Там они увидели не более того, что видела баба Зоя. Добавились разве что два опрокинутых ведра из нержавейки, одно из которых слегка погнулось.

О случившемся скоро узнали и остальные жители в лице Нины с Фёдором. К ним прибежала запыхавшаяся Лена и сообщила эту новость. Пока бежала, мышцы ног начали ныть, как будто бегала весь день. Не выразив ни капли сочувствия, Нинка только раздражённо спросила, кто же теперь будет пасти скот. И кто должен его хоронить. Ни на тот, ни на другой вопрос Лена не ответила, но взглядом дала понять, что хоронить придётся им – их очередь была его кормить и у них больше всего скота. И ушла, не дав Нинке времени сказать какую-нибудь гадость. Та лишь бросила злобный взгляд и пошла за мужем.