– Эй! Дай чего-нибудь с собой!

– Палки я тебе сейчас дам! У богатых проси, их очередь.

– Не дают они!

– И правильно делают. Пасти нормально не умеешь. Иди давай!

Моросил лёгкий дождь, больше похожий на очень крупный туман. Пастух накинул капюшон на голову. Дойдя до поля, сел под огромный клён, где проводил каждый день. Там лежал толстый сломанный сук от дерева, на него он и сел, прислонившись спиной к стволу с грубой корой, кое-где поросшей лишайником. Перед ним – пепелище от костра, обложенное камнями разной величины; теперь всё мокрое. Он доел горбушку хлеба и плотнее закутался в плащ. Усилившийся дождь хлопал по листьям и по капюшону плаща, наполняя всё вокруг равномерным успокаивающим шумом. Животные разбрелись по полю и прилегающим кустам, постепенно в них скрываясь. Пастух этого не замечал; он задремал и вскоре совсем заснул.

Проснулся он от сильного порыва ветра, который донёс сорванные с листьев капли до его лица, несмотря на надвинутый капюшон. Небо окрасилось в равномерный серый цвет без каких-либо просветов; дождь всё также шёл, хотя и не очень сильный. Пастух поднялся на ноги и окинул взглядом поле и кусты – ни овец, ни коров! Ни кем не контролируемые, они разбежались по лесу. Пастух взглянул на старые наручные часы, данные кем-то из деревни, чтобы он вовремя пригонял скот обратно. Это «вовремя» наступало через два часа. Взяв свою палку, он решительно двинулся вперёд. Животные убегали от него не первый раз, но найти их обычно не составляло особого труда, поскольку далеко они не уходили. Иной раз они сами находили дорогу домой, вдоволь нагулявшись и наевшись, но это, как правило, оборачивалось для них неприятными последствиями – небольшими ранами или вывихнутой нагой, полученными, пока они шатались по лесу. И более неприятным для пастуха оказывалось потом общение с их хозяевами.

Почти три часа проходил пастух по лесу и нашёл только овец. Уже шатаясь от усталости и голода, он погнал их в деревню. Кроме того, видимо из-за сна под дождём, у него начался кашель, а в пояснице появилась ноющая боль, усиливающаяся при движении. От длительной ходьбы ныли и ноги.

Дойдя только до дома бабули, он увидел идущую ему навстречу в жутком красном дождевике Нинку, обеспокоенную его опозданием. Они поравнялись у дома Лены и Николая. Увидев только половину стада, она тут же пошла в атаку:

– Э! А где коровы? Опять проспал!

– Да разбежались… Придут…

Нинка не дала ему даже толком ответить:

– Так иди ищи! Скотина ты эдакая, чего тогда припёрся!?

Расставив ноги на ширину плеч, она сжала кулаки, готовая к бою. Впрочем, в такой позе она довольно часто пребывала. Губы сжались, брови съехали к переносице, морщины проступили ярче. Лицо стало красное, почти как дождевик. Подойди он к ней, она бы точно ему врезала. Но пастух предпринял ещё одну попытку:

– Мне поесть бы…

– Ах ты сволочь! Ему ещё жрать подавай! – от злости она захлёбывалась, кулаки тоже стали красные, как дождевик. – Говно собачье жрать у меня будешь! Проваливай! Иди коров ищи!

Пастух хотел было ещё что-то возразить, но его стал душить приступ кашля, всё усиливающийся. Нинка продолжала что-то орать; кашель только злил её ещё больше, как обычно бывает, когда хочешь причинить боль более слабому, чем ты, человеку. Его неспособность защититься только раздражает, и подсознательно ты ждёшь, когда же он хоть что-то ответит.

На шум из дома вышла Ленка. Поняв, в чём дело, она подошла к ним и тоже обратилась к пастуху голосом привыкшего к безысходности человека:

– Ты что, последнее хочешь отобрать у нас? Иди ищи мою корову! И без неё не возвращайся!

Последнюю фразу она прокричала уже срывающимся голосом и с проступившими слезами. Пропавшая корова всего лишь стала последней каплей, послужившей причиной её нервного срыва. Она стала звать мужа, но тот так и не вышел. Отступая к своей калитке, она всё продолжала кричать сопливым голосом:

– Собаку на тебя спустить надо! Чтоб ты провалился! Чтоб ноги у тебя отказали! Коля, где ты? Коля!… – хлопнув старенькой калиткой, она убежала в дом.

Нинка всё продолжала отчитывать пастуха, припоминая (или придумывая) все случаи, когда оставалась недовольной им. То есть почти всегда. Присоединилась к ней и баба Зоя, появившись почти сразу после Ленки. Каким-то чудом, между их ругательствами, пастуху удалось вставить фразу:

– Да спина болит у меня! Не могу…

– Заткнись, заткнись скотина пустоголовая! Коз моих найди сначала! Пойдешь ты или нет!? – кричала Зоя, тыча в него пальцем.

Медленно пятясь назад, пастух всё же надеялся, что ему разрешат хоть немного передохнуть. Потому это, наверно, была самая длинная ссора в его жизни.

– Да не могу я…

– Ах он не может!! – В порыве злости баба Зоя оторвала от гнилого забора штакетину и вмазала по спине пастуху. Гнилая палка сломалась, не причинив особого вреда. – Вали отсюда наконец! – проорала Зоя, швырнув остаток штакетины в траву. – А то ещё получишь!

Пастуху ничего не оставалось делать, как пойти обратно. Зоя с Ниной ещё сказали что-то друг другу, потом Нина погнала овец домой, а Зоя ушла к себе, напоследок бросив на пастуха злобный взгляд. Хотя в глубине этого взгляда и было какое-то недоумение, как у человека, который не ожидал от себя такой выходки.

Шатающейся походкой пастух проходил мимо дома бабули, когда услышал её дребезжащий голос:

– Ээй! Поди-ка сюда.

Всё это время она сидела у дома на лавочке, слева от которой цвёл пышный куст гортензии, и наблюдала сцену на деревне.

Пастух подошёл.

– Пойдём я тебя покормлю. Совсем эти заразы тебя забили, – добродушно сказала бабуля, медленно поднимаясь с лавки.

– Да мне искать надо…

– Ничего, поешь и пойдёшь, никуда ихние коровы не денутся. Пускай сами ищут.

Продолжая что-то бубнить, бабуля осторожно поднималась по ступенькам веранды. Пастух последовал за ней.

Нинка пригнала овец к дому. За время этой недолгой дороги ни недоумения, ни тем более сожаления среди её чувств не возникло. Она даже не столько переживала за коров, тем более что пропадали они и раньше и всегда потом находились, сколько просто злилась и хотела, чтобы этот полудурок пастух получил наконец по заслугам. Каждый должен получать по заслугам! И выполнять свою работу хорошо. Они с мужем и кормят этих коров, и убирают за ними, и огород выращивают, ему остаётся только их пасти, а он и с этим справится не может! Ещё и корми его при этом. Накрутив себя ещё больше по дороге (теперь, правда, злость превращалась в негодование), дома Нина рассказала о случившемся мужу. Тот сказал только:

– Всыпать ему надо хорошенько, – и отправился кормить овец. Нина собиралась немного успокоится, выпить чаю и уже достала чашку, но вспомнила, что сегодня нужно прополоть картофель, пока мокрая земля. Яростно запущенная чашка разлетелась вдребезги об пол.

Николай, муж Елены, сидя на кухне и намереваясь хряпнуть очередную рюмашку, слышал, как жена, хлопнув дверью, вошла в дом и направилась в комнату. Затем оттуда послышались робкие всхлипы. Послушав их пару минут, Николай неохотно поднялся из-за стола, решив узнать, что там опять случилось. Уже стоя на ногах, в его голове вспыхнула вдруг мысль, словно тусклая лампочка в тёмной грязной комнате, что водки-то нужно и на завтра оставить, денег и так нет. А те, что бывали, он, как правило, зарабатывал у Нинки с Фёдором, чем-нибудь им помогая по хозяйству.

Вход в спальню из большой комнаты отгораживали задёрнутые на этот раз, цветастые занавески. Николай нерешительно заглянул за них. Лена лежала на кровати, лицом в подушку, но уже не всхлипывала.

– Лен, что случилось?

– Поди вон!

Подумав пару минут над этим предложением, Николай повторил попытку:

– Ну что случилось-то?

Лена села на кровати, показав красное, чуть припухшее лицо:

– Да уйди ты! Иди водку свою жри! Или лучше корову поищи, хоть какой-то с тебя толк будет!!

Вложив в последние слова всё оставшееся отчаяние, она запустила в него подушкой и снова упала на кровать. Николаю пришлось убраться. У входа на кухню он остановился в раздумьях, куда же всё-таки пойти – искать корову или обратно за кухонный стол? Разумеется, он склонился ко второму варианту. Первый показался ему крайне бессмысленным – корова и сама придёт. Заставить Николая что-то делать могла только крайняя необходимость, а такая наступала либо из-за слишком долгого отсутствия бутылки, либо из-за настойчивых криков и ругани жены, иногда сопровождаемых физическим воздействием какого-либо подручного предмета. Сейчас ни того, ни иного не возникло, и он опаять, крякнув, уселся за стол, но всю бутылку сегодня твёрдо решил не допивать. Та тусклая лампочка в грязной комнате его сознания почему-то продолжала гореть.