После чего сделал жадный глоток.
Остальные рассмеялись этой шалости — ввиду молодости юного актера иначе и не назовешь.
— Знавал я одного Вийетта из Канн до войны, — с приятной улыбкой сообщил генерал Лаваль, желая придать беседе должной светскости. — Мы останавливались на его даче у моря. Помнишь, Розмонд?
— Конечно, помню, — обрадовалась та. — Интересных взглядов был человек.
— И редкая сволочь! — огрызнулся Жером. — Разместил в доме в Грассе штаб нацистов. Читал статьи своего Дорио[6] с утра до ночи. Особо излюбленные цитаты заставлял заучивать наизусть. Это полезно для памяти — теперь со своими ролями я справляюсь легко.
— О-о… — только и промямлила мадам Лаваль, изумленно озираясь на хозяев дома. Симона растерянно поморгала, натянула на губы улыбку и прощебетала:
— Кажется, вы слишком грозны для праздника. Вы же не Калигула, Жером, выходи́те из образа! Сегодня положено танцевать и веселиться.
— А я так и веселюсь, — пьяно хохотнул Вийетт и посмотрел на Юбера: — Вот вам скучно. По глазам вижу. Кроме глаз — ничего. Кто придумал эти дурацкие маски? Как будто человеческих лиц недостаточно, чтобы делать вид, что никто из нас не убийца.
— Мне нравится ваша философия, месье Вийетт, — не остался в долгу Анри, следуя его примеру хотя бы в отношении алкоголя — пустой бокал в его руке сменился полным. Перепуганный вид хозяйки вечеринки, пригласившей этого задиру (в самом деле, не генерал же приволок Калигулу!), его бы очень забавлял, но, в сущности, этот малый был прав. Скучно! И именно по этому поводу он стащил с лица домино. — Вот. Прошу лицезреть. Лицо убийцы, который в очередной раз вышел сухим из воды на страже чести своей страны.
— Ну это уж вы хватили лишку, господин подполковник, — рассердился генерал Риво, тоже недостаточно трезвый, чтобы оценить комизм происходящего. — О чести у здесь присутствующих, я полагаю, довольно схожие представления. За редким исключением среди тех, кто в этом ничего не понимает.
— То есть, — живо подняв голову, осведомился Вийетт, — из здесь присутствующих никто не хочет остановить безумие в Индокитае?
— Ваш безответственный пацифизм здесь не уместен! Отдать им все без борьбы?! Вы можете представить себе, что сделают бандиты Вьетминя с собственным народом, если признать их власть?
— А вы можете представить, что они сделают с нами, если не признать? Отрицая роль Вьетминя в борьбе с японцами, вы отрицаете все, за что боролись здесь, в этой части материка! — парировал Вийетт и вновь посмотрел на Юбера: — Я полагаю, вы единственный из нас, кто там был, верно? Как впечатления? Понравилось?
— Еще бы! — присвистнул Анри, сделав глоток. В хлам было нельзя — врачи запретили. Но хотелось страшно. — Там хорошие сигареты, хорошие машины и много выпивки. И еще это чертовски далеко от дома. Почему мне должно было не понравиться? Лучшее время, полное приключений. Почти как похищение группенфюрера СС прямо из комендатуры посреди бела дня.
— Боже, вы это сделали?! — восхитился де Тассиньи. Спасительное восхищение. Несколько пар изумленных глаз, включая глаза совершенно пьяного артиста-коммуниста-пацифиста, уставились на подполковника.
— В Тюле, осенью сорок третьего, — продолжал плести что взбредет в голову Юбер, отвлекая внимание присутствующих от никому ненужного конфликта. — Пока мы с приятелями возились с Карлом Беккером и поставили на уши всех бошей и их милицию, моя группа освободила несколько еврейских семей. Их должны были конвоировать в лагерь. Группенфюреру не повезло, зато повезло нам. Прямо адское везение, что прорвались.
— Потрясающе! — подал голос американец, едва ли не аплодируя.
А Риво, ей-богу, как гордящийся своим чадом отец, заявил:
— Что я вам говорил, господа? Такие операции опытные вояки среди нас не проворачивали! А тут сопляк никому неизвестный…
Генеральша смущенно похлопала супруга по обшлагу и улыбнулась Юберу, одними глазами прося простить расходившегося генерала.
— У вас была связь с де Голлем? — поинтересовался, между тем, Лаваль.
— Тогда уже была. Как вы понимаете, вначале наша группа действовала по собственному почину. Как и все.
— За тот подвиг у нашего героя и награда имеется… Юбер! Юбер? Где ваш Орден Освобождения?
— Ну вот и все! — протянула Симона. — Начались воспоминания! Это надолго. В то время, как мы с Розмонд хотим танцевать, верно, моя дорогая?
После этого можно было выдохнуть. «Светская» часть вечеринки для Лионца подошла к концу. Генералы заняли собственных жен. Подполковник Юбер, штатский родственник прославленного генерала и мальчик-пацифист вскоре пили мировую. Этот самый мальчик, исполнившись, как и предполагалось, восторженных чувств перед героем, бормотал что-то невнятное о том, как сам помогал освобождать Париж и как с каким-то безвестным Роже Стефаном вошел в Отель де Вилль, когда продолжались уличные бои.
И Юбер надирался — неспешно и методично, зная, что до утра времени много. Как-нибудь да протрезвеет, тем более, говорят, там буря по всей стране. Щадить себя! Вот это старая Берта придумала! И генеральша с ней заодно, оказавшаяся в какой-то момент поблизости. Он и не узнал сходу — в масках этих проклятых как они с Риво не теряли друг друга?
«Что ваша рана?» — негромко шепнула Симона, отчего-то испуганно глядя на него. А ведь у нее сын и правда был бы почти его ровесником.
«От стакана виски не откроется, не стоит беспокойства», — хохотнул он и озорно пригласил ее танцевать.
До наступления нового 1949 года оставалось не более пятнадцати минут. Пять из них Юбер провел, доказывая мадам Риво, что вполне себе здоров, раз уж она ему не доверяла. С чего ей было доверять? Его доставили в Париж четыре с небольшим месяца назад, накачанным наркотиком, чтобы выдержал перелет. И первые несколько суток он провел в беспамятстве, не подозревая, что покинул госпиталь во Вьетчи. Вид у него был устрашающим, ему почти не давали шансов, но все-таки попытались. Конечно, старый Грегор и его жена, которая в Констанце на дух его не переносила, испугались. А ему всего-то в очередной раз просто не дали подохнуть.
Для чего? Вероятно, чтобы сейчас он танцевал что-то слишком быстрое для своих легких, в которых «пробка» не пропускала воздух — так ему казалось. Но, пусть пьяный и на кураже, он выдержал. Путь от смертного одра до нового года — тоже.
Выдержал, чтобы выйти из этого зала, в котором продолжалось веселье, в последние мгновения года и, едва покинув его, сгорбиться, как Калигула из Эберто, да по стеночке почти что проползти еще несколько метров до кресла где-то возле окна, в щели которого задувала метель. Черт его знает, что это была за комната. Главное, здесь было темно и почти тихо — глухой звук музыки не раздражал. И главное — он здесь один. Пытается справиться с ноющей болью под ребрами и одышкой. Такой, что в глазах плясали искры, а на лбу выступила испарина. У него, должно быть, даже губы посерели. И отчего-то так сильно хотелось курить, что он невольно полез в заведомо пустой карман. Подавив разочарование, на мгновение представил себе, как вернется в свою квартиру и закурит «Монте-Кристо», подаренные Мадлен.
Будто ответом на его мысли, в комнате неожиданно раздался щелчок, и она на мгновение осветилась неверным светом огня. А потом во тьме медленно поплыл запах табака.
— Новогодний сюрприз, — донесся до него негромкий низкий голос.
[1] Мари-Жозе (1914–2002) — французская актриса и певица, пользовавшаяся некоторой популярностью во время и после Второй мировой войны. Самая известная песня, исполненная ею — «Chanson gitane» (1942).
[2] Жан-Батист-Никола-Робе́р Шума́н (1886–1963) — французский и европейский политик, премьер-министр Франции, один из основателей Европейского союза, Совета Европы и НАТО. В 1948–1952 гг. занимал пост министра иностранных дел.
[3] Жан Жозеф Мари Габриэль де Латр де Тассиньи (1889–1952) — французский военачальник времен второй мировой и первой индокитайской войн, маршал Франции (посмертно), Кавалер Большого Креста Ордена Почетного легиона. Один из самых авторитетных маршалов Франции, участник Освобождения, получил славу национального героя. От имени Франции 8 мая 1945 года подписал в Карлсхорсте Акт капитуляции Германии в качестве свидетеля.
