«Какая разница», — сказала себе Аня и все же двинулась ко входу, когда ее вдруг окликнули. Совершенно точно ее.

— Это вы хотели поговорить со мной? — услышала она сбоку, на лестнице. И остановилась, как вкопанная, не смея пошевелиться. Потом медленно обернулась и, пока делала это плавное движение, заставляла губы, подкрашенные темно-вишневой помадой, растянуться в улыбке.

А.-Р. Юбер стоял чуть поодаль, скрестив на груди руки, и выражение его лица было довольно далеко от добродушия. Но, может быть, ей это только казалось. Во всяком случае, когда он зашагал к ней, хмурости как не бывало. Он тоже улыбался.

— Мне передали, что вы приедете в полдень, я вас ждал, — проговорил он.

— Да, я, — кивнула Аня и протянула ему руку. — Вы меня помните, я переводила в редакции?

Он ее удивил. Вместо ожидаемого пожатия наклонился и легко коснулся губами ее ладони. Вышло у него это так галантно, будто он только тем и занимался, что целовал дамам ручки. Но бога ради, кто сейчас так здоровается?! Хотя за столько лет — откуда ей знать? Смутиться она себе не позволила.

— Конечно, помню, — ответил А.-Р. — Встретить соотечественницу в московской газете — неожиданно.

— Пожалуй, да… немного.

— А я еще раздумывал, ехать ли, — снова улыбка. Совершенно обезоруживающая.

— И что же могло вам помешать?

— Бойкот[1], например.

— Какая же глупость — не дать выступить своим спортсменам. Счастье, что моя Родина всегда была осторожна относительно любых запретов, а глупых — в особенности.

— Но триколор наши спортсмены вчера не вынесли. Итак, вы хотели со мной поговорить. На меньшее, чем обед, я не соглашусь. Можно вам обедать в компании журналиста из капиталистической страны?

— А вам в компании политической эмигрантки?

— Самое большее, что мне грозит — это что отправят домой.

— Ну а со мной самое страшное уже случилось. Старость — терять нечего, — кокетливо рассмеялась Аня. — Потому будем обедать.

По поводу старости он спорить не стал. По поводу выбранного ресторана — тоже. Аня любила «Золотую рожь» на ВДНХ. Старое здание — яркий образец архитектуры пятидесятых. В этом месте с незапамятных времен ели свои обеды экскурсионные группы Интуриста, принимались иностранные делегации, питались знаменитости. Аню тут знали тоже бесконечно давно, что при ее послужном списке неудивительно. Она здесь бывала и в качестве переводчика, и в качестве журналиста. Да и, чего уж скрывать, мужчины тоже приглашали ее в «Золотую рожь».

Сейчас она пила кофе, который в ресторане был очень хороший, и избегала смотреть в зеркало, которое висело напротив нее и прямо за спиной А.-Р. Юбера. Тот, наоборот, ел. И с немалым аппетитом. Плоскость разговора была безопасной. Воды — нейтральными. Говорили сейчас о спорте. Аньес в силу профессии могла говорить о чем угодно и сколько угодно. Он тоже изображал, что ему интересно. Его длинные аккуратные пальцы держали нож и вилку, деловито разделывая утку. На безымянном — левой руки — кольцо. Женат.

— Олимпийская Москва отличается от обычной, мадам Гийо? — поинтересовался Юбер, взглянув на нее из-подо лба.

«Нет, не похож», — мысленно изрекла Аня. А Аньес взволнованно подняла голову, жадно рассматривая его. Молодой. Лет тридцать с небольшим. Высокий. Выше и ее, и Лионца. Плечи широкие, хорошо развитые. Наверняка под этой бледно-желтой рубашкой — крепкое стройное тело. Его даже можно назвать по-настоящему красивым. Волосы темные. Черты лица крупные, но не грубые. Может быть, из-за молодости, которая еще не изошла в пепел. Глаза — глубокие, серые, бархатистые. Чем дольше смотрела, тем сильнее убеждалась, что только эти глаза ей откуда-то знакомы. И если бы это было правдой… Ее взгляд переместился за его плечо и снова уткнулся в зеркало, которого она откровенно побаивалась. По всему выходило, что там, напротив нее, женщина, которая ей даже не нравится. Интересная, ухоженная, но чужая. С неброской, но дорогой бижутерией. С соответствующим возрасту и статусу макияжем. В дорогих очках, которых просто так достать невозможно. Со светлыми волосами — этот цвет ее молодил и прятал седину. Впрочем, блондинкой она стала почти сразу по приезду в Москву. Ей все казалось, что чем дальше она от Аньес де Брольи, тем лучше. Лучше — слиться воедино с неизвестной ей тогда женщиной, чье имя она приняла.

— Меня очень давно никто не называл «мадам», — вдруг улыбнулась Аня. — Даже странно звучит теперь.

— А как называют? Товарищ Гийо? Гражданка Гийо? — рассмеялся Юбер.

— Вообразите себе, даже Анной Робертовной пытаются, — махнула она в ответ и отпила кофе. — Чаще — Аней. Если хотите, можете меня так звать, я привыкла.

— А-ня, — попробовал на вкус А.-Р. и закусил своей дурацкой уткой. — Товарищ Гийо веселее. Вы член коммунистической партии?

— Разумеется, — пожала Аня плечами. — Очень давно, вы даже не представляете себе насколько.

— Полагаю, еще до вашего… переезда?

— Побега. Но в целом да. Уж по сердцу — точно бесконечно давно. На бумаге, конечно, позже. Мой первый муж был в левоцентристском правительстве в тридцатые. В Сопротивлении тоже встречалось немало коммунистов. Я разделяла их взгляды. Я состояла в ФКП с тридцать восьмого.

— Вы участвовали в Сопротивлении? — неподдельно удивился Юбер.

— Не совсем так, но все помогали, как могли, такое было время.

— И… давно вы здесь?

— Тридцать лет, — Аня улыбнулась и достала из сумочки сигареты и зажигалку. Курить она начала давным-давно. Марселя, который ей бы не разрешал, давно нет. Некому стало запрещать и со временем разболталась вконец. — А вы? Вы откуда?

— Из Финистера. Знаете, небольшой городок Дуарнене? Самый запад Бретани.

— Слышала, — Аньес, уже несомненно именно она, втянула в легкие дым, да так, что едва не закашлялась. Сил сдерживаться почти не осталось. — Вы там родились или росли? Или сейчас живете?

— Нет, живу я сейчас в Париже. Работаю в «Пари суар». Но детство провел там.

— Как ваше имя полностью? Я помню только фамилию с удостоверения. Как вас зовут?

— Анри-Робер, — с улыбкой повторил он сказанное Мартьяновым накануне. И Аньес глухо выдохнула, уставившись на него, но ничего не видя. Даже выражения ожидания в его глазах. Она медленно потянулась к пепельнице и стряхнула пепел. Снова наполнила легкие дымом. Что угодно, лишь бы занять эти затянувшиеся секунды.

— Ваше второе имя портит впечатление от первого, — проговорила она. — Смешно даже. Как в детской считалочке. Робер-Юбер. Для журналиста, мне кажется, не очень хорошо, нет? Вы не сердитесь, что я болтаю?

— Не сержусь. От второго имени я оставляю только заглавную букву, когда подписываюсь. Так лучше?

— Думаю, да.

— Вот и мне так кажется, — Юбер отодвинул в сторону тарелку и положил приборы. С уткой было наконец покончено. Довольно шустро к нему подскочил официант, и он попросил кофе. Самостоятельно, по-русски, не прибегая к помощи переводчика. — Вы же говорите, здесь хороший? — улыбнулся он, кивнув Ане. Та качнула головой в ответ. Кофе был хороший. И жизнь она прожила хорошую. Может быть, чужую, но хорошую. Так она говорила себе изо дня в день. Так — настойчиво повторяла и сегодня. А когда официант снова ушел, тот Юбер, который прятал имя «Робер» в подписи, вдруг произнес: — Почему вы никак не спросите того, что хотите? Уже столько наводящих вопросов задали, что должны бы созреть. Ни за что не поверю, что вы добивались этой встречи только ради удовольствия поболтать с соотечественником.

А Аня ни за что не поверит, что его визит в ее редакцию — случайность. Ни за что. Никогда. Не бывает таких случайностей. В ушах застучало. Сигаретный дым горечью лег на язык. Этим же языком она еле ворочала, когда заговорила снова, стараясь не подать виду, насколько ей страшно спрашивать:

— В сороковые я хорошо знала одного человека родом из Лиона. Он был офицером французской армии. Его звали Анри Юбер. Каковы шансы, что он ваш родственник?

Ответ, прозвучавший сразу, четкий и спокойный, шансов Аньес не оставил.