Он прислоняется к столешнице и скрещивает руки.

– Бросьте, Граф. Вы и не пытались, – опускаю взгляд на разводы кофейной гущи в чашке. Никогда не хотела знать свою судьбу – до всей этой истории.

– Звучит как обвинение, – сухо замечает Граф. – Вам нужно мое сочувствие? Бедная, несчастная воровка, обиженная судьбой, но не природой… Может, мне вас еще и по головке погладить? Но вы же не терпите прикосновений.

Закатываю глаза. Унизить, сделать комплимент, поиздеваться – и все это в нескольких фразах.

– Во времена инквизиции красивых женщин тоже называли ведьмами. Казалось бы, столько времени прошло… – пытаюсь вернуть разговор в прежнее русло.

– Судя по вашим описаниям, Лана красивее Ксении. Значит, дело не в этом. Есть что-то еще.

– Конечно, есть. Вам ли не знать, что можно просто провалиться в человека, как в колодец. И воздух вдруг начинает обжигать легкие, как свинец, а звуки и запахи – восприниматься иначе. Вам ли не знать, что у влюбленности есть корни, а у такой сумасшедшей любви – нет?

Граф смотрит на меня так, словно я причинила ему физическую боль. Я будто впервые вижу его настоящим, и этот образ совсем не совпадает с тем, что у меня в голове. Думаю, я и сама выгляжу ошеломленной.

Мы одновременно берем себя в руки.

– У вас богатая фантазия, Шахерезада, – Граф оглядывается, прихватывает с зеркального блюда яблоко и с аппетитным хрустом его надкусывает.

– Благодарю.

– Это не комплимент.

– Благодарю за кофе – я имела в виду, – отодвигаю чашку к центру стола. – Итак, в подъезд Глеб вошел с металлическим прутом…

– К дракам Глебу было не привыкать. Одиночка, рос без матери – так что в детстве мальчишки часто испытывали его на прочность. Шрам на затылке от разбитой о его голову бутылки до сих пор был хорошо заметен под короткой стрижкой. Еще один – через ключицу – от удара палкой. Глеб мог бы и не получить его, останься лежать на земле после первого удара. Тогда ему крепко досталось, зато с тех пор местное хулиганье обходило его стороной.

Давно он не дрался, но сейчас прут лег в ладонь как влитой. Тяжесть и холод металла показались Глебу привычными.

Приоткрыл скрипучую дверь подъезда, дождался, пока глаза привыкнут к едва брезжащему свету одинокой лампочки. Широкая, протертая по центру лестница вела на второй этаж, а первый раздваивался куцыми квадратными коридорами на две квартиры. Воздух висел густой, теплый, пропитанный запахами сигаретного дыма, плесени и нечистот.

Сверху доносилась мужская брань, где-то вышибала дверь музыка восьмидесятых. Глеб же, сжимая прут обеими руками, пошел на тишину. Осторожно, но крепко нажал на ручку первой двери справа – не поддалась. Прижался ухом – тишина. Поднес пальцы к лицу – на них отпечаталась пыль, похоже, квартира долго пустовала.

Глеб машинально вытер ладонь о джинсы и двинулся дальше. Но не успел и шага ступить, как дверь ближайшей квартиры распахнулась с ноги – и оттуда вышел мужик в тренировочных штанах и майке-алкоголичке, с пустой птичьей клеткой в руках. Попыхивая приплюснутой у губ сигареткой, он стремительно прошел мимо Глеба. Клетка вспыхнула золотом под лампой и исчезла вместе с мужиком в черном проеме – еще в одном входе, неприметном в полутьме. Вся обстановка – а в особенности явление мужика, больше похожего на персонажа бредового сна, – настолько ошарашила Глеба, что он двинулся за клеткой, точно за тайным знаком.

В подвале воздух был жиже, прохладнее. В полной темноте Глеб медленно шел вперед, ведя по стене металлическим прутом. Тихий монотонный скрежет успокаивал нервы.

За поворотом блеснула полоса электрического света, и звук оборвался: в щели приоткрытой двери он увидел профиль Ксении. Глеб двинулся на свет – и снова остановился, когда услышал ее голос. Он не понял ни слова – женщина говорила на незнакомом ему языке. Судя по интонации, что-то ее волновало.

Глеб шагнул вперед – и поморщился, когда под ногой хрустнуло стекло. Но, похоже, себя он не обнаружил – разговор не прервался. Тогда Глеб подошел к самой двери, приоткрыл ее пошире кончиками пальцев.

Теперь он видел Ксению целиком – напряженную, сосредоточенную. Вполоборота к ней стоял верзила с бритым мясистым затылком и лицом мастиффа. Внешне он выглядел мощнее, эффектнее Глеба, но в этом случае куда важнее был взгляд. А взгляд Глеба наверняка отражал готовность к драке.

Но Мастифф не собирался драться. Он расплылся в добрейшей улыбке, словно дедуля, увидевший свою внучку, и заключил Ксению в объятья. А затем обхватил ладонищами ее лицо и оставил на носу нежный короткий поцелуй, словно бабочка села.

Это было последнее, что запомнил Глеб перед тем, как ощутил резкую боль в затылке, и полоса света погасла.

– Это все? – с легким разочарованием произносит Граф.

– На сегодня – да.

Я и не заметила, когда в его руках успела оказаться чашка с кофе. Моя же, вымытая, стояла на полке на своем месте. Я слишком глубоко погрузилась в свою историю – что непростительно, когда рядом находится такой человек, как Граф. Он позволяет мне уходить в себя, внушает чувство безопасности, чтобы потом хорошенько встряхнуть. Так кошка играет с мышкой перед тем, как ее съесть.

– В таком случае вы не только воровка, но и халтурщица, – прерывает мои размышления Граф.

Не знаю почему, но его слова меня задевают.

– Мы не договаривались…

– Ваши отрывки слишком короткие.

– Потому что…

– Я увеличиваю срок вашего наказания с одного до трех месяцев.

Такое ощущение, словно кухня только что была залита дневным светом – и сейчас он вдруг померк. Дело не в том, что Граф изменил срок. Дело в том, что он сделал это так просто. Продемонстрировал, что мы играем по его правилам. У меня нет права голоса. Моя судьба зависит не столько от истории, сколько от прихоти Графа. Это не сюрприз и не откровение – я знала об этом и раньше, но впервые он продемонстрировал это так явно.

Столько раз обещала себе не обращать внимания на его провокации, но все равно едва ли не каждый раз оказываюсь к этому не готовой. Щеки вспыхивают, пока я медленно поднимаюсь со стула.

Граф в кои-то веки провожает меня до прихожей. Уверена, что дело не в вежливости, – ему нравится наблюдать за моим смятением. Плащ не подает – надеваю сама, пока Граф наблюдает за мной, опираясь плечом о дверной косяк. И уже открываю дверь, когда за спиной раздается:

– А куда делся тот герой с разорванным ухом?

Я не оборачиваюсь, избегая еще больших неприятностей, на которые может спровоцировать Графа моя победная улыбка.

– Он никуда не делся, просто не на виду – днями и ночами следует тенью за Глебом, ничем себя не выдавая. Он мастер в этом деле, – переступаю порог. – Спокойной ночи, Граф, – и закрываю за собой дверь.

Впервые я ухожу, не сомневаясь, что завтра ночью дверь этого дома будет открыта.

Дверь заперта.

Это невозможно.

Первая мысль, совершенно нелепая: может, я сплю? Вторая уже более реальная: Граф задержался, или с ним что-то случилось. А вот от третьей мысли по позвоночнику пробегает холодок: Граф дома, и с ним все в порядке.

Все еще пялюсь на дверь, касаясь кончиками пальцев ручки, когда слышу с подъездной дорожки знакомый голос.

– Шахерезада, вы крайне невнимательны.

Выдыхаю – и только потом оборачиваюсь.

Граф выходит из новенького ярко-красного «бумера».

– Совершенно не смотрите по сторонам, – добавляет он, присаживаясь на капот.

Он ошибается. Не заметить эту машину – даже в тусклом свете фонаря блестящую, словно под лучами тропического солнца, – мог разве что слепой. Я же не только ее заметила, но и обратила внимание, что она припаркована напротив соседнего дома, куда более скромного внешне, чем это авто. Двигатель был выключен, водительское кресло не просматривалось. А я точно знала, что Граф ездит на темно-синем «Понтиаке» 1973 года выпуска, объем двигателя – шесть целых, тридцать семь сотых литра. Так что – да, можно сказать, Граф застал меня врасплох. Снова.