Перина примялась, и Финист приподнялся с кровати. Оказалось, он спал у самого края, а я совсем не помнила, как он пришёл.

Услышав стук, он встал и открыл дверь. Тусклый свет от свечи обрисовал его застывшую в проходе фигуру. Финист спал без рубашки, хорошо хоть штаны не снял, и я со смущением уставилась на широкую мужскую спину.

– Что случилось? – спросил он раннего гостя.

– Марфуша никак разродиться не может. Полночи мается, а сейчас обмякла бедная, не дышит почти. Вы бы помогли, господин колдун? – дрожащим шёпотом проговорила Марья Никитична.

– Кто ж о таком молчит! – рявкнул Финист так, что я подпрыгнула, одеяло к груди прижав. А муж взмахнул рукой, и покои озарились тусклым светом от повисшего в воздухе колдовского огонька. – Собирайся, Лада. Ты мне понадобишься.

– Я?

Финист говорил таким тоном, что не поспоришь. Стесняться было некогда, я скинула рубашку и натянула платье, не очень беспокоясь, смотрит на меня муж или нет. Хотя ему глядеть тоже некогда было – одевался.

– Ведите!

Он выскочил в коридор. Я следом. Марфуша, как оказалось, рожала в покоях хозяев, в самом конце коридора, и добежали мы туда быстро.

Конечно, я не была лекарем. И роды видела всего раз: случилось присутствовать при схватках служанки. Но здесь с первого взгляда стало ясно, что дела плохи. Роженица лежала на скомканных простынях, и лицо её было белее снега. Она не кричала, только судорожно свистела сквозь плотно сжатые зубы, похоже, уже не понимая, где находится. Сидящая рядом повитуха давила ей на живот, пытаясь вытолкнуть ребёнка, но этим делала только хуже.

– Вон! – коротко сказал муж, и бабку как ветром сдуло. Финист подошёл к женщине, провёл ладонью над её телом. Теплом от его жеста повеяло. – Ребёнок повернулся боком, самой ей не родить. Несите таз чистой воды, нож, крепкие ремни и иголку с ниткой.

Отдал приказ Марье Никитичне, а сам положил руку на живот роженице. Та дёрнулась, а затем как-то разом успокоилась и задышала спокойнее.

– Лада, – позвал меня Финист.

Я подошла, с тревогой глядя на женщину.

– Что мне делать?

– Встань у изголовья, положи руки ей на голову и… говори, что первым придёт на ум, – как-то неохотно закончил Финист.

Голова у Марфуши была холодной и мокрой. Я стала поглаживать её волосы и шептать, что всё будет хорошо, что она поправится и ребёночек обязательно родится крепким и здоровым. Пока я говорила, муж привязал руки и ноги роженицы к кровати и оголил её живот. Я догадалась, что он собрался делать. Слышала о таком, но никогда не видела.

– Что происходит? – Марья Никитична чуть не уронила тазик, а я отдёрнула руки, но под взглядом Финиста вернула их на место.

– Не мешайте, если хотите, чтобы с вашей невесткой всё было в порядке. – Финист сунул лезвие ножа в пламя свечи и подержал, прогоняя заразу. Затем сделал быстрый надрез на животе женщины, и та сразу задышала тяжело, заметалась.

– Помирает, – всхлипнула Марья Никитична.

– Держи Марфу, жёнушка, – бросил Финист. Хотя куда та деться могла, привязанная?

И тут меня словно кто под руку толкнул. Я увидела слабый силуэт, отделившийся от роженицы. Упав на колени, я прижалась к её лбу своим.

– Куда же ты, глупая? У тебя ведь малыш родится. Неужели его сиротой оставить хочешь? – забормотала я, руками оглаживая плечи и голову женщины. – Кто же о нём заботиться будет? Ждать, когда он первые шаги сделает? Кому он «мама» скажет? Кто поможет ему подняться, когда упадёт? Кто на его сторону встанет? Возвращайся, не смей умирать!

Я говорила и говорила, не задумываясь, от всего сердца, пока силуэт не замерцал и не втянулся обратно в тело.

– Умница, – улыбнулся Финист, что-то поднимая от живота Марфуши.

Не знаю, к кому он обращался, ко мне ли, роженице или к нам обеим, но в тот же миг по покоям разнёсся громкий детский крик. Муж держал новорожденного малыша, а тот заливался на все лады.

– Мальчик, – произнёс Финист и протянул мне ребёнка, перерезая пуповину.

Из покоев роженицы мы выходили на цыпочках, унося с собой завёрнутого в чистое полотенце ребёнка. Марфуше требовался отдых и крепкий сон, желательно до вечера. Несмотря на все старания Финиста, она потеряла много крови, но, превозмогая боль и усталость, на малыша таки взглянула и даже приложила к груди. Наверное, уснула она благодаря колдовству, но уточнять у мужа я не стала. Сама едва держалась на ногах, тут уж не до бесед.

Пока Марья Никитична нянчилась с внуком, мы с мужем спустились в зал. Солнце взошло, первые лучи проникли сквозь полуоткрытые ставни, но сна не было ни в одном глазу. Да и есть совершенно не хотелось, хотя обычно аппетит у меня отменный. Финист, однако, сходил на кухню, потолковал о чём-то с прислугой и притащил холодную говядину и вчерашнюю картошку.

– Ешь, не стесняйся, – добродушно пододвинул он мне широкое блюдо.

Я вяло поковырялась в нём вилкой. Картошка почему-то совсем не манила, а говядину не мешало бы подсолить.

– Лучше творога попрошу.

Я встала из-за стола и, пока Финист завтракал, прошмыгнула на кухню.

Марья Никитична сидела на лавочке, покачивала ребёнка на руках, а молодой чернобородый мясник в окровавленном фартуке взирал на новорожденного сына с такой лаской, которая не больно-то вязалась с его суровым обликом, – но оттого это выглядело ещё милее.

– Ладушка, за добавкой пришла? – шёпотом поинтересовалась хозяйка постоялого двора и кивком указала на стол. С самого утра работники были на ногах и готовились кормить постояльцев. – Бери что хочешь и мужу своему прихвати. Столько колдовать без передышки, надо же! Бедняге, небось, теперь несколько дней сил набираться! – Женщина покачала головой, не забывая укачивать младенца. – А ты что стоишь, уши развесил? Ну-ка, живо поклонился и поблагодарил! – цыкнула она на мясника, и тот, спохватившись, бухнулся мне в ноги.

– Спасибо, благодетельница! Уберегла сына и жену, вовек не забуду! – заголосил он, разбудив громовым голосом ребёнка. Малыш расплакался, Марья Никитична заругалась на непутёвого сына, и под эту канонаду на кухню зашёл Финист.

– Есть у вас творог, хозяюшка? – как ни в чём не бывало спросил он у Марьи Никитичны.

– В той крынке, – кивнула хозяйка на край стола. – И сливки есть взбитые. Могу варенья дать, чтобы послаще было, вишнёвого, как Лада любит. А ты чего на полу расселся? Ну-ка быстро неси варенье!

Не успели мы и рта раскрыть, как мужик поднялся с колен и скрылся в погребе. Вернулся он оттуда с пузатой банкой, полной ягод, оставил её и поспешил уйти, бросив напоследок влюблённый взгляд на новорожденного.

– Вот и славно. И в дорогу с собой пару баночек варенья возьмите. А то вы совсем без поклажи. Негоже молодой жене в новый дом без подарка являться.

– Да подарки за нами едут, – смутилась я, вспомнив об оставленном приданом.

– Лишним всё равно не будет, – рассудила Марья Никитична и положила успокоившегося ребёнка в люльку. С улыбкой покачала её – люлька, видать, не одно поколение детей взрастила, – затем оглянулась, убедилась, что никого постороннего рядом нет, и негромко спросила у Финиста: – А Ладушка наша, выходит, шептунья?

С того всё спокойствие слетело. Вот вроде стоял безмятежно, а теперь весь подобрался, нахмурился.

– Забудьте, что сегодня видели. И болтать не вздумайте! – предупредил он и меня к себе притянул, словно от всего мира огораживая.

– Я промолчу, да шила в мешке не утаишь, – покачала головой Марья Никитична.

– Смотря где мешок спрятать.

– Да разве такой спрячешь? На полцарства прогремит, как Лада в силу войдёт.

– Это уже дело наше. Если потребуется, я и от полцарства её защищать буду!

– Мне кто-нибудь растолкует, что происходит? – не сдержалась я, а на душе кошки заскребли. Не нравились мне ни тревожные взгляды, ни странные разговоры. Вроде меня касалось, а в чём беда – непонятно!

Я сердито глянула на мужа, затем, вопросительно, на Марью Никитичну.