— Это просто результаты анализов, Джон, ничего страшного, я не болею.

— Хелен, нет. Не надо делать из меня глупца. – он был не просто недоволен ею, он был зол на неё, и она прекрасно это видела, отчего ей становилось всё больше не по себе от него.

— Это сводка твоих анализов от гинеколога. Твоя менопауза наступила несколько лет назад, но судя по этим документам, ты рьяно хочешь вернуть возможность своего организма к деторождению. Только вот ничего не получается. – он приводил ей факты, которые она не могла отрицать, ей ничего не оставалось делать, кроме как соглашаться с ним.

— Да, я хотела сделать сюрприз…

— Это не то, чем удивляют мужа, Хелен! – он отчитывал её, словно провинившегося ребёнка, с каждым словом повышая тон голоса, отчего она чувствовала себя всё меньше и меньше напротив такого сильного мужчины.

— А я ломал себе голову, не мог понять, что же нашло на тебя такого, ведь ты стала такой страстной и ненасытной, какой не была никогда, даже в наш медовый месяц!

— С каких пор желать подарить мужу ребёнка стало преступлением?! – не выдержав, прокричала Хелен в ответ, пытаясь подавить собственные слёзы, что навернулись от безысходности этой ситуации.

— О, нет, нет! Ты не мне хотела подарить этого ребёнка! Ты использовала меня в своих целях! Этот ребёнок нужен был тебе как шанс доказать, что ты не плохая мать, но пойми же ты наконец, этим Томаса не вернуть, наш сын мертв! – в ярости Джон подошёл к ней и прокричал эти слова ей в лицо, его так злило, что его жена не принимала этот факт, что совершала столько глупостей в такие тяжёлые времена, когда была так сильно ему нужна рядом. Но за собственной вспышкой агрессии и обиды он не заметил, как нанёс ей сильный удар своими словами. Хелен влепила ему звонкую пощёчину, отчего он замолчал, а она просто разрыдалась, касаясь рукой лица, а другой сжимая собственную талию. Он перевёл на неё молча свой взгляд, наблюдая, как она глотала собственные слёзы, чтобы высказать ему всё в ответ.

— Я знаю, что мой сын мертв, Джон! Эта мысль ни на секунду меня не покидает! И да, я хотела ещё одного ребёнка, поскольку я не ужасная мать! Я не виновата в его смерти! В его смерти виноват ты! – он тут же помрачнел, крепко сжимая ладони в кулаки, стиснув челюсть, чтобы не обидеть её в ответ.

— Ты отравил моих детей своими испорченными генами! Девочки не больны, но являются носительницами твоего дефекта! У твоего брата был этот дефект, ты тоже его носитель, а пострадали мои дети! Рейх убил моего сына твоими руками! – прокричала ему в лицо Хелен, высказывая тем самым всю ту боль и агрессию, что скопились в ней за все эти дни.

— Не смей! – Джон силой схватил её под руки и прижал сильно к стене, в ярости крича, опираясь обеими руками вдоль её лица, избивая стену кулаками.

— Не смей винить меня в смерти Томаса!

— Но это правда! – её крик заставил его остановиться и посмотреть ей в глаза, втирая кровь со своих кулаков в стену, тяжело дыша. Он пугал её. Хелен боялась собственного мужа.

— Ты уверял меня, что спасёшь его, просил довериться тебе, что я и сделала. Это было моей самой большой ошибкой. Тебя не было рядом, когда его забирали от меня, тебя не было рядом, когда его убили. Ты облажался, Джон. И заплатил за твои грехи мой сын. – Джону было невероятно больно слышать эти слова от Хелен, отчего слезы стали катиться и по его щекам, что заставило её замолчать, ведь это было впервые, когда она видела собственного мужа, оплакивающего их сына.

— Наш сын, Хелен. Это был и мой сын тоже. И если ты думаешь, что только ты страдаешь, то ты и понятия не имеешь, через какой ад проходит моя душа. Я виновен в смерти собственного сына, не смог его защитить. Эту ношу мне нести всю оставшуюся жизнь на плечах. Я засыпаю с мыслями о нём и просыпаюсь тоже. Он не выходит из моей головы. И никогда меня не оставит. Это мой личный ад на земле. – он сделал несколько шагов назад от Хелен и вытер собственные слёзы, вздыхая с заиканием, после чего заорал на всю квартиру и разбил стеклянный журнальный стол, на котором была та злосчастная папка. Его кулаки были разбиты, а руки в крови, но сейчас его это совершенно не волновало.

— Я думал, что сеансы с доктором Освальд идут тебе на пользу, что ты возвращаешься ко мне, но я ошибался, это не так. Ты лишь играла отведённую тебе роль. Я люблю тебя, Хелен, но ты меня нет. В твоих глазах я навсегда останусь убийцей сына. – она не смотрела больше на Джона, у неё не было сил, она лишь молча кивнула в ответ на его слова, потому что это было правдой. Смерть Томаса разрушила их семью, её больше нельзя было спасти.

— Завтра в семь утра я еду на охоту с рейхсмаршалом. Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что если я вдруг не вернусь, ты не подпустишь его ни на шаг к нашим дочерям. – он достал пистолет и подошёл к супруге, силой вкладывая его в её руку и заставляя сжать его покрепче.

— Я боюсь, Джон. – свободной рукой он коснулся её подбородка и развернул её зарёванное лицо к себе, прося её взглянуть на него. Сначала Хелен упрямилась, но потом согласилась и посмотрела в некогда самые любимые изумрудные глаза, которые сейчас были наполнены лишь грустью и болью. Джон трепетно поцеловал её в лоб, а затем полностью отстранился от неё и ушёл к себе в кабинет, запираясь там, в то время как она скатилась вниз по стене, отбрасывая пистолет в сторону и плача, пряча голову за руками. Это был конец их семьи. Всё было кончено.

***

В семь утра, как и было обговорено, оберстгруппенфюрер на своей машине прибыл в Форстенридский лес, чья обширная территория, в прошлом являющаяся охотничьими угодьями королевской династии Виттельсбахов, не была ныне включена в территорию Мюнхена. В этом лесу водились такие звери, как лисы, барсуки, куницы, косули, хори, дикие кролики и белки, но рейхсмаршал прибыл сюда охотиться на оленей, это было одним из любимых его времяпрепровождений.

— Рейхсмаршал, зиг хайль. – Джон вышел из своей машины и слегка склонил голову в знак приветствия, на что Геринг ответил ему тем же. Он сидел на капоте своей машине, держа в руках два ружья.

— Доброе утро, Джон. Я принёс оружие для нас обоих. – он продемонстрировал его Смиту, на что тот улыбнулся, но всё же не принял его.

— Спасибо, я предпочитаю своё. – оберстгруппенфюрер достал собственное ружьё и прошёл вперёд, а рейхсмаршал, убрав одно из своих ружей в машину, затем последовал за ним.

Некоторое время они молча шли по лесу, пока Геринг наконец не нарушил его.

— Думаю, нам стоит расставить всё по своим местам. Отделаться от подозрений, которые зародились, между нами. Здесь мы можем говорить открыто. Нас никто не слышит и не видит.

— Полагаю, в этом и заключался смысл. – Смит не верил до конца, что они были наедине здесь, а потому всячески прислушивался к местности, чтобы понять обстановку, в которой оказался против своей воли.

— Ты страшный человек, Джон. – он лишь засмеялся и продолжил идти по маршруту, что был известен лишь ему одному, пока в какой-то момент они не подошли к опушке, где находился лесничий дом.

— В истории нашей империи случалось, что кто-то из высшего состава устранял товарищей во благо чего-то большего. Но эти люди явно недооценивали своих товарищей. Я бы не хотел совершить такую ошибку. Наш мир изменится сегодня и с этим уже ничего нельзя поделать. Тебе лишь остаётся ответить на простой вопрос: хочешь ли ты быть частью будущего или прошлого? – в этот момент он услышал, как позади себя ружьё было снято с предохранителя, что вынудило его обернуться на шум. Перед ним оказался мужчина, вооружённый, и, судя по всему, он был единственным спутником рейхсмаршала здесь.

— Что тебе известно о протоколе «Саранча», Джон? – оберстгруппенфюрер лишь поджал губы и отрицательно помотал головой, смотря на Геринга.

— Я не могу это обсуждать, извини. – в это время рейхсмаршал подошёл и протянул руку вперёд, что вынудило Смита отдать ему своё ружьё, оказываясь таким образом безоружным.

— Пришло время говорить открыто, Джон. – Геринг прошёл вперёд к дому, приглашая за собой Джона, а сзади его подталкивали к этому ружьём. Оказавшись внутри, Смит был усажен за стол, а его усидчивость на месте гарантировало ружьё, направленное на него позади.