– Может, «Сон-трава»? – спросила я. – Я же вечно хочу спать, а ты, ну сам знаешь.

Тиг покачал головой. До него не дошло.

– Ну, я всегда хочу спать, а ты всегда на траве.

Тиг так расхохотался, что аж захрюкал.

– Не на траве, а под травой.

– Хорошо, – сказала я миролюбиво, – под травой.

Он заржал ещё громче, и я подумала – сейчас он себе что-нибудь сломает. Мне нравилось его смешить, и чем дальше мы уезжали от дома, тем веселее мне становилось. Тому способствовал и косяк, так что я затянулась ещё раз.

– Сон-трава. Ты и я, – сказал он, когда вновь смог говорить. – Идеально. Тем более если учесть, что вся школа при виде нас закрывает глаза.

Я ухмыльнулась – он, как всегда, попал в яблочко. Мы были изгоями – я жирная, он бедный. Больше в Брайтоне не было ни тех, ни других. Была пара толстых девчонок и один парень, но самым большим человеком в школе была я. Может, даже больше секретарши с огромными сиськами, носившей парик. Она была ровесницей моей бабушки, так что её фигура никого не волновала, как, собственно, и то, жива ли она вообще. Порой она угощала мятной жвачкой, при этом грустно глядя на меня, как бы желая сказать – мы с тобой одной крови. В такие минуты я её ненавидела. Но сраную жвачку всё-таки брала.

Тиг был очень, очень беден. Он был единственным, чью учёбу полностью оплачивало государство. За всех остальных как минимум часть платили родители. Бывший отчим Тига был владельцем гаража «Винтажные колёса», куда несколько обеспеченных брайтонских папаш порой приезжали за ретро-машинами – чисто чтобы повеселиться. Он-то и показал им Тига, непризнанного гения. Он поступил в Брайтон, но одноклассники его так и не приняли. Он один бродил по коридорам. Он читал те же книги, что и умные ребята: «О дивный новый мир», «Космос», «Джунгли» – но с умными ребятами не общался.

До Тига я общалась с ними, спасаясь отчаянной дружбой с Пег, второй самой толстой девчонкой в школе. Она любила прятать своё тело в огромной тени моего. Я стала для неё камуфляжем, но она никогда не звала меня в кино на выходных. Я выбрала этот путь, потому что у меня не хватало духа вести себя как Тиг – сесть в одиночку за маленьким столиком в углу и читать, методично поедая всё, что лежит на подносе. Я завидовала его метаболизму. Я тогда ещё не понимала, что бесплатный школьный обед – всё, что ему доводилось съесть за день.

Я отдала ему косяк, ударила по тормозам – мы добрались до рельсовых путей. Теперь мы въехали на неизведанную землю. Нас обступили ладанные сосны. Я медленно, осторожно повела машину по путям.

– Чего так кисло, Смифф? – буркнул Тиг, но беззлобно. Ему нравилось ехать быстро, подскакивая на кочках, хотя от этого нас трясло так, что у меня стучали зубы. Но пару раз ему всё же удалось показать, будто его стальное чудовище может летать. Я боялась повторять этот фокус. Снесла бы глушитель к чёртовой матери.

Я свернула на грязную дорогу, Тиг ещё раз глубоко затянулся, погасил недокуренный косяк и бросил в пепельницу. Стал копаться в сумке, почуяв мясо. Выловил сэндвич.

– Блин, Смиффи, ты просто Бог.

– Рада знакомству, – сказала я с божественной важностью, и Тиг снова хрюкнул.

Он включил радио – станцию 101,5, крутившую альтернативный рок и олдскул. Все кнопки его дорожного радио были настроены на неё – по его мнению, она единственная хоть на что-то годилась. Недели три назад я перенастроила все кнопки на попсовую станцию, которую он терпеть не мог, но он как раз отчего-то перестал слушать радио. Устав ждать, я включила его сама. Закончился хит Моррисси, и заиграл диджей Хаммер. Тиг нажал четвёртую кнопку, потом вторую, но ничего не изменилось.

– Ну ты и засранка, Смифф, – сказал он с таким чувством, что я вспыхнула.

Сняв ветчину с сэндвича, он накрыл ей лицо, как розовой мясной паранджой, и стал подпевать Хаммеру, но в конце концов закричал: «Время ветчины!» – и ухватил её зубами.

– Время ветчины! – запели мы хором. Машина чуть шатнулась, бок царапнули ветки.

– Ого! – крикнул Тиг, всё ещё смеясь. Я тут же выровняла машину, замедлила ход. Последние полмили я украдкой бросала взгляды на его римский нос, резко очерченную челюсть, длинные пальцы музыканта.

Тиг пел дуэтом с Хаммером, ел сэндвич и не чувствовал моего взгляда. Мне хорошо это удавалось. Я ещё в школе научилась тайком смотреть на других девчонок. Чем больше я рассматривала их, тем грустнее мне становилось. У самых мерзких девчонок были самые красивые фигуры, как будто стройные ноги, упругая грудь и чистая кожа давались как награда за гнусность.

Они не заслуживали тех тонких, звонких тел, в которые их поселили. Интересно, думала я, каково это – бегать, не чувствуя, как трясётся жир, как каждое движение становится унизительной конвульсией? Интересно, я тоже стала бы стервой? Если да, решила я, лучше уж оставаться жирной, но доброй.

Однажды в раздевалке после забега я забылась и засмотрелась на Шелли Гаст и её подружек. Они переминались с ноги на ногу, нагибались, гладили себя по узким талиям. Их розовые, кремовые, оливковые – в Брайтоне были представлены только эти расцветки – тела были такими гибкими. Шелли стояла ко мне ближе всех, полуголая; трусики подчёркивали полушария маленькой упругой задницы.

– Ну почему у меня совсем нет сисек, – причитала она, хотя у неё были превосходные сиськи второго размера с сосками цвета розовой сахарной ваты. Я смотрела, как она прячет их внутри бюстгальтера в горошек. Из моей жирной массы тоже что-то выпирало, но бесполое; не грудь, а два сгустка жира над тройными складками живота. Шелли поймала мой взгляд.

– Лесбуха, что ли? – спросила она, натягивая через голову форменную рубашку, и я нервно хихикнула.

– Просто лифчик понравился, – сказала я слишком жизнерадостно. Быть жирной лесбиянкой – это уже перебор. Быть жирной – уже достаточно паршиво. – Мне нужен новый.

– «Диллардс» не выпускает бельё твоего размера, – заявила Шелли.

После этого я научилась смотреть исподтишка, чтобы меня не застукали. Находясь рядом с кем-то из девчонок, я блуждала взглядом, рассматривала детали. Ящики раздевалки и стройные бёдра. Подоконник и голые ноги, форменная юбка, раздутая колоколом. Стопка книг, прижатая к моему животу, и хвост блестящих волос, покачивающийся между узких лопаток.

В последнее время я стала применять ту же технику к Тигу Симмсу. Он был высоким, таким же гибким, как эти девчонки. Когда задиралась его рубашка, видны были рёбра. Старые штаны висели на костлявых бёдрах. У него были широкие плечи, загорелая кожа, тёмные глаза. И эти безумные кудри.

Я припарковалась на повороте грязной дороги. Последние сто ярдов до костра мы шли пешком по узкой тропе. Тиг шёл первым, чтобы сбивать палкой паутину. Я терпеть не могла, когда липкие нити касались моего лица. Он тащил инструменты, я – еду, бутылку с вином и бумажные стаканчики из «Макдоналдса», которые нашла на заднем сиденье. У Тига в бардачке лежал фонарик, но луна светила как безумная, а дорогу мы оба знали как свои пять пальцев.

Вокруг пепелища стояли три грубо стёсанных скамейки; мы заняли каждый свою, распаковали инструменты. Прямо за нами стоял сарай со старым матрасом, до того заляпанным, что, сев на него, можно было забеременеть. По выходным в сарае обязательно кто-нибудь торчал. Все знали это место. Но сейчас, в будний день и в час ночи, тут было свободно.

– Ты взяла штопор? – спросил Тиг, передавая мне новый косяк и поднимая бутылку. Я упала духом, но он ухмыльнулся. Подцепил пальцами пробку и поднял вверх, как будто проделал фокус. – Ничего страшного, Смифф. Бедняки задним умом крепки, – добавил он противным голосом Засранцио, бойфренда своей мамаши, которого терпеть не мог, и я рассмеялась. Откуда мне было знать, что бутылка заткнута пробкой?

Он наполнил пластиковый стаканчик почти доверху и жадно отхлебнул.

– Ахххх, Смифффффи, – пробормотал он, – вот он, вкус отчаяния.

Он протянул мне стаканчик, пахнущий кислятиной – в самом деле, как плохая уксусная заправка для салата. Но я всё равно сделала три больших глотка, задержав дыхание, будто пила лекарство.