– И где же Всевидящий Мудрец?

Флинн осмотрелся. Алые глаза густо облепили стены, опустились на землю и, подобравшись к яме в сердце лабиринта, нырнули в нее. Он подошел ближе. По стенам ямы спиралью закручивались ленты сияющих глаз, уползая в кромешную тьму.

– Только не говори, что мне нужно туда. – Флинн сглотнул. Падать ему сегодня категорически не хотелось. Да и завтра вряд ли появится желание.

– Могу промолчать, но ты и сам догадался, – с улыбкой ответил Тайло и положил руку ему на плечо. – Приношу свои искренние извинения, дружище, ты не такой уж и тормоз.

Флинна посетило острое чувство, что нечто подобное с ним уже происходило.

– Только не смей меня толкать, – предупредил он, вспомнив опыт с золотой рекой.

– Извини, это моя работа, – одними губами произнес Тайло и толкнул его указательным пальцем. Этого хватило, чтобы Флинн потерял равновесие и сорвался вниз.

Падал Флинн очень долго, поэтому у него был вагон времени, чтобы обрушить самые страшные проклятия на голову психофора.

Спустя вечность – или чуть меньше – он упал прямо на стул, оказавшись на дне ямы. По кругу стояли высокие шкафы с фонарями на полках (похожими на те, которые держали статуи ангелов на площади). Золотистый свет мягко вытеснял тьму. Напротив Флинна сидел старик с темно-коричневой кожей – ссохшейся и морщинистой. Она складками свисала с тела, будто костюм не по размеру.

Всевидящий открыл единственный глаз, внутри которого бушевал лесной пожар. Флинн замер. Ему померещилось, что он стал стеклянным и теперь сквозь него можно читать газеты.

Сначала старик ничего не делал – только глазел, – а потом встал и, угловато двигаясь, проковылял вдоль шкафов. Он остановился, узловатыми пальцами взял один из фонарей и, вернувшись на место, поставил его у своих ног.

Старик нагнулся и сомкнул пальцы на запястье Флинна. Казалось, стоило дернуться, и рука одноглазого рассыплется подобно трухлявому пню. Но это впечатление было обманчивым. Старик очень крепко держал свою добычу – не вырваться. Шкафы исчезли, их впитала тьма, вышедшая из стен. Теперь только фонарь и огненный глаз освещали все вокруг. Воздух загустел и сложнее проникал в легкие. Послышался протяжный гул, напоминавший жужжание пчелиного роя.

По стенам побежали образы прошлого. Самые болезненные воспоминания, которые Флинн так долго пытался спрятать под пластом забвения, кружились перед глазами. Груз вины свалился на него, придавив непомерной тяжестью.

Флинн пытался вырваться из плена этого ненавистного старика, пробудившего в нем столько горьких воспоминаний, но у него не получалось. Он ничего не мог изменить, продолжая плыть по реке памяти, ударяясь о скалы своих ошибок.

Образы пропали так же неожиданно, как и появились. Комната вновь погрузилась в полумрак. Флинн решил, что все кончилось, но это оказалось лишь началом. Свет в фонаре посинел и начал рождать искры, которые высоко поднимались и превращались в бабочек. Они густо облепили стены, не оставив даже крохотного островка пустого места. Их синие крылья трепетали в такт сердцебиению Флинна.

– Нет, только не это. Остановитесь, прошу, только не это воспоминание, – умолял он.

Грудь сдавили тиски боли и вины. Флинн был готов отдать все на свете, только бы старик остановился, только бы забрал это одно-единственное воспоминание и спрятал – куда угодно, только бы подальше от него. Но Всевидящий не прекращал изощренную пытку, вновь и вновь прокручивая самое болезненное воспоминание, будто с первого раза ничего не понял. А может, просто наслаждался чужой болью.

Флинн думал, что он вот-вот сойдет с ума. Столько раз он пытался все забыть, жить дальше, словно ничего не произошло. Столько раз убеждал себя, что поступил правильно, что у него не было выбора, хотя в глубине души отлично понимал, что это не так. То, что он сделал, изменило его навсегда. Он стал тем, кем стал. И прощения ему не было.

Руку Флинна охватил синий огонь, который переметнулся и на бабочек, сжигая одну за другой, превращая их в пепел сожаления. Он почувствовал такую острую, нестерпимую боль, что тут же отключился, провалившись во тьму подсознания.

Открыв глаза, Флинн закричал, как после ночного кошмара. Тайло висел над ним и тоже кричал, широко раскрыв рот. Флинн растерялся и умолк.

– Я рад, что ты успокоился, – безмятежно сказал Тайло.

Они больше не находились в лабиринте. Флинн лежал на кровати в номере 61. Он машинально посмотрел на свою руку. Боль, которую он испытал, была такой сильной. Тогда ему показалось, что рука сгорела, и на ее месте осталась тлеющая культя. Но Флинн был цел, только вот отныне на его запястье красовалась татуировка с числами: 92, 455, 226.

– Что это?

– А, это, – Тайло махнул рукой, мол, и так все ясно, зачем спрашивать. – Вот, возьми, – он протянул ключ с овальным брелоком. – Это тебе Всевидящий просил передать, а то ты у нас такой нежный, что сразу в обморок грохнулся. Честно, Флинн, мне, как твоему психофору, было за тебя очень стыдно. Я чуть сквозь землю не провалился! Спасло только то, что Всевидящий живет на самом дне Потусторонья – проваливаться попросту некуда!

– Если бы ты знал, какую боль я испытал!

– Я знаю. – Тайло закатал рукав и показал запястье, на котором были вытатуированы те же числа, что и у Флинна. – Я чувствовал то же самое, но сознание не терял. Еще и тебя домой приволок!

– Не надорвался? – съязвил Флинн, резко отобрав ключ. – И что мне с ним делать?

– Если есть ключ, значит есть дверь. Вывод: нужно найти дверь.

– Это понятно, но что потом?

– Потом нужно взять ключ, засунуть в замочную скважину, повернуть и открыть дверь, – с издевкой продолжил Тайло.

«Спасибо, капитан Очевидность!» – подумал Флинн и мысленно придушил своего психофора. Полегчало – раздражение схлынуло.

– А дальше? Что находится за дверью? – терпеливо спросил он, помня об уговоре «вести себя хорошо».

– Ты предлагаешь сразу все рассказать и испортить сюрприз? Ну уж нет! – Тайло с деланым возмущением всплеснул руками и растаял в воздухе.

Этой ночью Флинна мучила бессонница. Она коршуном нависла над ним, отгоняя сладкое забвение и нашептывая тревожные мысли. Что ждет его впереди? Какие испытания ему достанутся? Сможет ли он простить и быть прощенным?

Флинн посмотрел на свое запястье и осторожно провел по нему пальцами. В детстве он случайно разбил вазу в гостиной. Как же сильно расстроилась мама – эта была ее любимая. Флинн быстро нашел в ящике с инструментами клей, чтобы все исправить, но отец сказал, что разбитая ваза рано или поздно начнет пропускать воду, так что лучше купить новую. Тогда он впервые осознал, что некоторые вещи невозможно исправить.

Только ближе к рассвету мир сновидений прокрался Флинну под веки. Мертвые тоже видели сны, но совсем другие: черно-белые, покрытые пылью и паутиной. И видел он не обрывки прожитого дня, не воплощение переживаний и страхов, а нечто иное. Ему снился мир живых.

Флинн видел город, в котором родился и вырос. Он бесцельно бродил по улицам, узнавая каждый фонарный столб, каждую вывеску и каждую измалеванную граффити стену. Ему встречались люди. Он пытался заговорить с ними, но те проходили мимо, ничего не замечая: Флинн для живых был пустым местом.

– Ты еще долго будешь вот так лежать? – спросил Тайло и громко зевнул. – Я знаю, что ты уже не спишь. Можешь не прикидываться.

Психофор сидел на корточках рядом с его кроватью и без воодушевления листал лежавший на полу журнал.

– Ну и скукотища. И живым это действительно интересно?

– Живые вообще очень странные, – ответил Флинн заспанным голосом.

– Да, они те еще чудилы, – согласился Тайло и оттопырил нижнюю губу.

– После смерти на многое смотришь иначе. Все, что когда-либо казалось важным, в один миг становится нелепым, – произнес Флинн, поднимаясь с кровати. – Слушай, мне снился мой родной город. Я был там призраком, никто не замечал меня. К чему бы это?