Пауза затянулась, ему хотелось успокоить ее, сказать какие-то нужные и уместные теперь слова, которые, конечно же, не изменят ничего, потому что он и Рита были в том возрасте, когда уже поздно искать правых и виноватых, а слова утешения, хотя могут быть и приятны, - это всего лишь слова, ведь прожитую отдельно друг от друга жизнь уже не изменишь. Он взял ее руки в свои и каким-то хриплым шепотом стал просить прощение. Он не уточнял, за что именно, но было ясно и так: за свою нерешительность, за боль, которую принес ей когда-то, за ее неудавшуюся женскую судьбу. Слезы все-таки пролились, но после них все стало ясным и прозрачным между ними и можно было продолжать жить и говорить обо всем и ни о чем, зная, что к этой теме они больше не вернутся никогда, потому что была окончательно перевернута страница их прежней жизни и начиналась новая.
Он еще несколько раз отметил, с какой легкостью она выпивала содержимое рюмки, и подумал, что первое впечатление его не обмануло: одиночество никому не дается легко, а она, к сожалению, не стала исключением.
Было уже далеко за полночь, когда Павел собрался уходить, но Рита его не отпустила, заявив, что на улицах в такую пору небезопасно, и постелила на диване. Он уснул быстро и легко, как будто спал в этой квартире всегда.
В их жизни не изменилось ничего кроме того, что он стал приезжать не только на родительский день, но и еще раза три-четыре в году, однако оставался ненадолго, всего на пару дней. Не так уж далеко был Городок от Свердловска, каких-то 360 км... Первый день они проводили вместе: много говорили, бывали на кладбище. А затем наступало утро дня второго и последнего. Он вставал с уже ставшего родным дивана, завтракал, прощался с ней так, словно к вечеру будет дома, и ... уходил надолго.
Они не планировали ничего, не говорили о будущем, но теперь он твердо знал, что ни за что не откажется от этих встреч, как, впрочем, знал и то, где ее искать, если она когда-нибудь не откроет ему дверь. Она тоже знала, что будет означать его неприезд, так как он уже не был нерешительным и не существовало ничего, что могло бы помешать ему приехать к женщине, научившейся ждать.
