Гроза постепенно стихла, уступив место тоскливому серенькому дождю: слёзы продолжали медленно сочиться из глаз девушки.

– Ну? – осторожно произнёс Дедов. – Рассказывай! Почему ты вернулась?

Обессиленная рыданиями, она помотала головой.

– Я никуда не уезжала…

Эти слова прошелестели, как если бы их произвёл, опускаясь на землю, опавший лист. Но их смысл был равносилен грому.

– Не уезжала?!

Она опять помотала головой.

– Ты не… Но почему? И как твоя бабушка? Лёша говорил, она…

– С ней всё в порядке. Спасибо.

Иван Ильич подождал, но продолжения не последовало. Он накрыл своей большой рукой Сашину руку, теребившую на коленях влажный платок, и сказал требовательно, как на уроке:

– Так. Давай-ка всё с самого начала! Ты не поехала поступать в прошлом году, потому что…

Саша прерывисто вздохнула и начала, глядя в утоптанный гравий дорожки под ногами:

– У бабушки случился инфаркт. А мама уже оформила себе специализацию в Питере…

Она вздохнула и медленно, виток за витком, стала разматывать свою печальную сагу.

Когда она дошла до последнего письма Славика, её горло снова сдавил спазм, и она оборвала рассказ на середине фразы. Дедов почувствовал, как от усилий не расплакаться напряглись её плечи, и закончил за неё:

– Он больше не написал.

Она только кивнула, яростно прижимая к губам его скомканный платок, точно собиралась затолкать его себе в рот, как кляп. Он вздохнул и задумался. Всё это было до нелепости странно. Саша Рогозина, хоть и не была «блестящей» выпускницей, но, безусловно, одной из лучших в своём выпуске. Как минимум, заслуживающей шанса. Она никогда не мельтешила в первых рядах, среди так называемых «активистов», но он своим учительским чутьём видел в ней то, что, для себя, называл зерном творца. И этому суждено пропадать впустую из-за какой-то непостижимой комбинации случайностей?! Ладно, Славик: дело молодое, мальчишка. Хотя это странно и непохоже на него, но чего не бывает: увлёкся кем-то ещё. Но где мать, где отец этой девочки – этого ребёнка? Да, всё ещё ребёнка – которому приходится нести несоразмерную своему возрасту ношу…

Иван Ильич почувствовал, как Саша зябко поёжилась, и опомнился. Приступ горя измотал её, сжёг скудный запас тепла, который ещё тлел в её сердце, и теперь она отчаянно мёрзла.

– Ну, вот что, – заговорил он. – Пойдём на автобус, а то ты, чего доброго, простудишься. Но завтра я тебя жду, хорошо?

Саша посмотрела на него растерянно.

– В школе?

– В школе.

Она отвела взгляд и ничего не сказала, но он понял, что она не придёт: слишком многое в школе напоминало бы ей о Славике.

– Хорошо. Не надо приходить в школу. Ты знаешь, где я живу?

Она кивнула, но тут же помотала головой.

– Где-то в Посёлке?

– Да. – Дедов на секунду задумался. – Завтра в три часа я буду ждать тебя у перехода. Договорились?

Она взглянула на своего учителя с вялым интересом – слишком устала. Как это часто бывает после слёз, ею овладело безразличие. Хотелось как можно скорее попасть домой, закутаться в шерстяной плед и оцепенеть, затаиться в уголке дивана, закрыв глаза – путь бабушка думает, что она заснула. Саша послушно кивнула, но это не убедило Дедова, и, уже на остановке, когда подъехал её автобус, он повторил свою просьбу.

– Обещай мне, что придёшь! Я буду ждать.

– Хорошо, – пролепетала она послушно, – Я приду.

Только когда автобус уже отъехал и, описав круг по вокзальной площади, скрылся за поворотом улицы, Дедов заметил в своих руках сумку, которую забыл отдать Саше. Что ж, усмехнулся он, теперь-то ей точно придётся прийти. И, озадаченный, с нахмуренным лбом, развернулся к переходу.

Он шёл улицей Посёлка – расположенной за железной дорогой части Раздольного – первой улицей, проложенной здесь, когда стали строить дома. За несколько десятков лет, прошедших с той поры, когда здесь появились первые жители, Посёлок разросся, за старой его частью вырос микрорайон, потом другой. А в этой, ближайшей к путям части почти ничего не изменилось, разве что появился асфальт, да деревья, которые торчали тогда тонкими прутиками, заботливо подвязанными к штакетинам, теперь поднялись, и весь район утопал в зелени. Дедов шёл своими размашистыми шагами по дороге, нёс Сашину поклажу и, как это часто случалось, вспоминал своих приёмных родителей, простых людей, которые пригрели его, мальчонку, внезапно осиротевшего после ареста родителей. Времена были тоже непростые, но иначе, чем теперь. Матвеевы ходили по тонкому льду, усыновляя сына «врагов народа», но они ни разу не усомнились в том, как им следует поступить. И вырастили его наравне с собственными детьми, и образование дали. Он и представить не мог, чтобы Дуся с Батей оставили его на произвол судьбы. Что же должно было случиться с людьми, если в эти, пусть и не самые благополучные, но, в сущности, не особо опасные времена девочка, его ученица – одна из лучших! – при живых родителях должна была прозябать без всякой надежды на будущее?

Дома он выдвинул ящик стола и вынул из него картонную папку на завязках. В этой старой папке Иван Ильич хранил кое-что из бумаг, связанных со своим последним классным руководством – после Сашиного выпуска он не стал «брать класс», объяснив это возрастом: в его почти восемьдесят каждый год как подарок, и вероятность того, что он, приняв четвероклашек, сможет довести их до выпуска, неумолимо стремится к нулю. Но эту папку он не выкинул – просто не поднялась рука. Здесь хранились, в числе прочего, данные о родителях его ребят. Дедов пробежал глазами список. Вот: Мальцева Елена Степановна, но она сейчас недоступна; Мальцева Вера Сергеевна. Адрес, телефон. Та самая бабушка. И – между строчек, другими чернилами – Рогозин Алексей Михайлович (только адрес, без телефона). Поговорить бы с этим Алексей Михайлычем. Насколько было известно Ивану Ильичу, Сашин отец жил со своей новой семьёй тут же, в Раздольном, и работал в хирургическом отделении горбольницы.

Он полистал телефонный справочник, нашёл номер и набрал его.

– Хирургия, – ответил деловитый женский голос.

– Могу я поговорить с Алексеем Михайловичем?

– Одну минутку, – ответила неведомая ему женщина. Было слышно, как она спрашивает у кого-то: «Кать, Рогозин у себя?». Трубку, видимо, положили на стол – Дедов слыщал, как кто-то шелестит бумагами, как скрипит стул. Наконец там ответили.

– Да?

– Алексей Михайлович?

– Да.

– Это Иван Ильич Дедов, бывший классный руководитель вашей дочери…

– Да… Здравствуйте. – В голосе Рогозина слышался вопрос.

– Вы давно видели Сашу?

Его собеседник ответил не сразу.

– С месяц назад. Да, получается, что давно. – И он вдруг вскинулся: – С ней что-то случилось?

– Ну, как вам сказать… Вы вообще в курсе её дел?

– Смотря что вы имеете в виду…

– Вам известно, например, что Саша так и не стала поступать в институт?

– Конечно, из-за Веры Сергеевны. Из-за бабушки.

– Это в прошлом году. А в этом? – и, так как на том конце провода сразу не ответили, Иван Ильич продолжил. – Если вы, как говорите, видели Сашу около месяца назад, то должны быть в курсе того, что она опять не поступила в институт – не стала даже пытаться. Какие у вас с ней отношения?

Рогозин откашлялся.

– Думаю, что хорошие. Что всё-таки случилось?

Дедов чуть было не воскликнул: а этого вам недостаточно? Но он сдержался и продолжил ровным, насколько было возможно, голосом.

– Алексей Михайлович, простите, если вам это покажется неуместным, но судьба вашей дочери мне небезразлична, и я считаю себя обязанным это сказать. Сегодня я встретил её в городе и был очень удивлён, узнав, что она так до сих пор никуда и не поступила. Саша – одна из лучших учениц своего выпуска. И у неё сейчас непростое время. Я уже старый человек и, надеюсь, вы извините мне то, что я скажу. Как вы могли допустить, чтобы ваша девочка, с её способностями, была оставлена на произвол судьбы?