– Если что-то найдется, скажите об этом Ивану Ильичу, он со мной свяжется. Возможно, платья придётся подгонять по фигуре.

Придя домой, Саша застала маму и бабушку перед телевизором.

– Привет, – бросила она, стараясь угадать настроение матери: той не нравились эти затяжные репетиции. Мать считала их пустой тратой времени, которое дочери следовало употребить на учёбу – выпускной класс, надо готовиться к экзаменам!

– Ну, слава Богу! – проворчала Вера Сереевна, поднимаясь. – Уже всё давно остыло.

– Мама, сиди, она сама разогреет – не маленькая!

– Сама!.. Ещё успеет сама-то. – Бабушка уже направлялась в кухню.

Мать смерила Сашу требовательным взглядом.

– Иди, мой руки! Поешь – и за уроки.

– Ладно, – ответила дочь и скрылась в ванной.

В кухне, пока бабушка накладывала в тарелку плов, Саша сказала:

– Ба, у меня к тебе дело.

– Выкладывай, – ответила та, заговорщически глядя на внучку.

Саша помотала головой.

– Не сейчас. Ты иди, а то мама рассердится.

– Потом так потом, – согласилась Вера Сергеевна и вернулась в комнату.

Саша за полчаса управилась с историей, проигнорировала литературу – не станет она читать этот дурацкий учебник, в котором автор излагает свои довольно спорные взгляды на Булгакова! Вполне достаточно того, что она прочла самого автора. Параграф по физике тоже не был особенно сложным, к тому же перед глазами стояла подвижная фигура Шустера, самозабвенно объясняющего квантово-волновую природу света. С задачами сложнее, но задачи можно у кого-нибудь списать – да хоть у Букина! Зря что ли она с ним мучилась на репетициях. Пусть компенсирует ей крушение мечты хотя бы задачами по физике. «А заодно и по алгебре!» – нахмурилась Саша, безнадёжно глядя в учебник. Алгебра была настоящей проблемой!

Когда бабушка досмотрела свой мексиканский сериал и зашла в их общую комнату, Саша сидела над раскрытым учебником химии, но Вера Сергеевна сразу поняла, что мысли её внучки сейчас далеко.

Прикрыв за собой дверь, она прошла к кровати и, аккуратно завернув покрывало, села на её край. Саша встряхнулась и повернулась к бабушке, которая уже выжидательно смотрела на неё, сложив руки на коленях.

– Ба, у тебя сохранились какие-нибудь старые платья? – начала Саша без предисловий.

– Зачем тебе? – удивилась Вера Сергеевна.

– Для представления. Борькина мама сказала, что мы должны быть одеты в платья, которые носили после войны. И хорошо, если у кого-то сохранились старые, потому что тогда все донашивали то, что оставалось.

– Так и есть, – ответила бабушка, – одно платье на каждый сезон. И берегли же его! – Она задумалась, уперев руки в поясницу, повязанную серым пуховым платком и глазами, обращёнными внутрь сознания, обшаривая закрома памяти. Вдруг её глаза посветлели. Вера Сергеевна встала и направилась в кладовку – крошечный чуланчик в углу комнаты, где хранились домашние заготовки и всё, что рука не поднимала выбросить. Одним из таких предметов был загадочный старый чемодан с никелированными уголками, втиснутый под самый потолок.

– Ага! – удовлетворённо воскликнула бабушка, словно наконец застукала чемодан за чем-то непозволительным. – Лежит, милок! Я, грешным делом, подумала, что Леночка его таки выволокла на помойку. Сашка, подсоби!

Стула оказалось мало – пришлось карабкаться по полочкам. Опершись ногами в противоположные полки, Саша пыталась вытащить плотно втиснутый чемодан, но он сопротивлялся – как будто врос в своё ложе!

– А ну-ка толкни его кверху! – предложила бабушка. – Это коленкор, небось, прилип, давно ведь лежит…

Саша упёрлась обеими руками и что есть силы толкнула выступающие углы чемодана к потолку. Послышался сухой треск и – о, чудо! – чемодан наконец подался. Красная, растрёпанная Саша передала бабушке это сокровище и слезла на пол. Бабушка смахнула с него пыль своим носовым платком и щёлкнула застёжками.

Из пасти чемодана пахнуло нафталином. Внутри оказались аккуратно сложенные вещи, которые Вера Сергеевна принялась одну за другой вынимать, бережно перекладывая на кровать: белая батистовая блузка с мережками и вышитым воротничком, ещё одна – шёлковая, в мелкий цветочек; костюм из рогожки, «салатового» цвета – юбка в складку и жилет на скользкой саржевой подкладке, отделанный руликом; несколько вышивок – крестиком и ришелье… Вышивки восхитили Сашу.

– Бааа! Это ты вышивала?!

Вера Сергеевна обернулась.

– А то кто ж! Конечно, я.

– Но почему ты их прячешь?!

– А что с ними делать, Сашенька?

– Да ты что, ба! Это же hand made! Им теперь цены нет!

Бабушка вздохнула и опустилась на стул.

– Да разве ж кто купит?

– Я не говорю – продавать, но можно же использовать самим…

– Использовать?

– Ну, да. Вставить в рамочку и повесить на стену. Или сшить диванные подушки!

– Твоя мама не одобрит…

– А мы их здесь положим, у себя! Ну, можно, ба? А? Что ж такой красоте пропадать!

– Как хочешь, милая, – вздохнула бабушка, и только тут Саша увидела у неё на коленях что-то зелёное с чёрным.

– Что это у тебя? – спросила она.

– Его-то я и искала! – Вера Сергеевна протянула то, что держала в руках. – Настоящий креп-жоржет! Я его уже после войны сшила, материю твой дед с фронта привёз, из самой Германии. Говорил: трофей, в разрушенном доме нашёл. Он тогда ещё большой кусок батиста привёз, я из него белья нашила и вот эту блузку, с мережками. Там, говорил, были и вещи, красивые, почти не ношенные, но у него рука не поднялась…

Но Саша уже слушала вполуха. Приняв из рук бабушки, она осторожно встряхнула вещь. Это оказалось платье изумительного, сочного зелёного цвета в чёрный горох: расклешённая юбка, строгий лиф с воротничком и пышным бантом, короткие рукава-фонарики. Саша открыла дверцу шкафа, на которой было большое зеркало, и приложила платье к себе. Даже в искусственном свете лампы было видно, что оно просто создано для неё! Вера Сергеевна всплеснула руками, ахнула:

– Красавица моя! Вот ведь, права я была, что берегла его!

Саша просияла.

– Я примерю?

– Конечно, милая. Давай, скидывай эту кофтёнку, я пока пуговки расстегну…

Лиф сел на Сашу как влитой. Продевая маленькие, обтянутые материей пуговки в аккуратные, из той же ткани, круглые петельки, она изумлённо спросила:

– Бабуль, неужели ты была такая худенькая?

Бабушка фыркнула.

– А что ж ты думаешь, я всю жизнь толстухой была?

– Ну, зачем сразу – толстухой! Я ж видела фотографии. Но у тебя тогда уже мама была…

– Война, Сашенька! Вот она, диета-то… – Бабушка горько усмехнулась и вздохнула. – Я его и надела-то раза четыре от силы – берегла! Последний раз на Леночкин выпуск, помню. А потом Серёжа родился – и всё: поплыла я…

Но в голосе бабушки при этих словах совсем не было сожаления – напротив, она улыбалась. Впрочем, как и всегда, когда говорила или думала о своём сыне. Это был поздний ребёнок – на восемнадцать лет младше Сашиной матери. Когда Степан вернулся с войны, они с Верой хотели ещё детей, но те всё не получались, и Мальцевы в конце концов смирились с этим: зачем Бога гневить, у них есть дочь – и какая! Леночка неплохо училась в школе и со временем выросла в настоящую красавицу, предмет отцовской гордости: Стёпа любил по праздникам, надев боевые ордена, пройтись под руку со своими «девчатами»… Когда Лена поступила в медицинский и уехала учиться, дом их опустел. Мальцевы теперь жили в ожидании писем от дочери и первых каникул, и Вера, поглощённая тревогой за своего птенца, впервые вылетевшего из родного гнезда, даже не сразу поняла, что беременна. Ей уже было почти сорок, и, не дождавшись очередных месячных, она только пожала плечами – ну, значит, всё. Вышел её бабий срок. Но когда, спустя положенное время, она ощутила в своём теле движение новой жизни, то сначала даже не поверила своим ощущениям. Это был невероятный подарок: ожидание, а затем рождение сына заполнило пустоту, образованную отъездом дочери, а Мальцевы снова почувствовали себя молодыми.