Забывшись летним сном, за воротами чахли здания факультетов.

Ана увидела меня из окна комнаты на втором этаже и помахала. Вихрем мелькнула в запотевшем стекле парадной двери и в следующую секунду уже открывала мне.

Если бы Итан заказывал себе жену, как в каком-нибудь ресторане, – это была бы именно Ана Айслип. Ее отец преподавал в университете историю искусств; мать принадлежала к греческой династии судоходцев – от вопросов бизнеса она держалась в стороне, но при этом получала ежемесячные дивиденды. Отца Аны Итан узнал благодаря проекту муниципального совета «Искусство атакует», призванному помочь реабилитации жертв жестоких преступлений; спустя десять дней после их первой встречи он напросился к Айслипам на обед, в их дом, построенный исключительно из дерева и стекла, стоявший на берегу реки, – тогда и познакомился с Аной.

– «Искусство атакует»? – переспросила я, когда они вместе рассказывали мне эту историю. У каждого была своя роль, и они оба их отлично знали. – Он реально так называется?

– Да, – ответила Ана. Итан улыбался, глядя в сторону.

В тот день, когда он должен был прийти к ним на обед, Ана с утра ушла поплавать в Исиде[11]. Когда появился Итан, она сидела на берегу в купальнике и ждала, пока обсохнет. Ужасно неудобно вышло – ведь он пришел в гости раньше назначенного времени.

– Счастливый случай, – добавил Итан и поднял свой бокал.

Ана была художницей. От нее слегка пахло краской, на руках и ногах виднелись не до конца смытые мазки красок разных цветов. Ее полотна висели на стенах или стояли на полу в каждой комнате. Она писала воду и падающий на нее свет: серо-зеленую, почти гладкую поверхность Исиды; океан в последних, перед самым штормом, солнечных лучах; дрожь чьей-то руки, ставящей на стол чашку чая. В моем лофте, в Нью-Йорке, тоже висела картина Аны Айслип – море, искрящееся в полуденном солнце. «Это Греция, – пояснила она в приложенной открытке, – мой второй дом. Итан сказал, тебе понравится».

Сейчас она распахнула дверь передо мной и сразу же обняла.

– Ваша мама, – сказала она. – Господи, мне так жаль…

– Не стоит, правда.

– Вам всем, должно быть, очень непросто сейчас. – И Ана тут же просияла, покончив с соболезнованиями. – Итан в саду, идем-идем. Он уже откупорил вино, хоть я и просила его подождать. Лекс, ты выглядишь так, как будто неделю не спала.

Через отделанный деревом холл, мимо мастерско́й Аны, мимо гостиной мы прошли прямо в кухню, из которой в сад вела двухстворчатая дверь. Сквозь нее и окна на крыше вплывал внутрь летний вечер. Родители Аны оплатили перепланировку – сделали им такой подарок по случаю помолвки.

Гораций, пес Итана, примчался поздороваться со мной. Сам же Итан сидел снаружи, спиной к дому.

– Привет, Лекс, – поздоровался он.

Солнце уже клонилось к горизонту, и все, что я смогла различить, – копну белых волос. Его можно было принять за любого из нас.

Последний раз мы с Итаном виделись в Лондоне, полгода назад, когда он пригласил меня на заседание круглого стола в Королевской академии. «Образование и вдохновение: как учить юных художников», – звучала тема дискуссии, и Итан был председателем этого мероприятия. После наших с Девлин посиделок я опоздала, и соваться в аудиторию, пожалуй, уже не имело смысла – я решила подождать его в баре. На каждом столике лежала пачка листовок с рекламой заседания: на одной стороне рисунок – двое детей, входящих в океан, на другой – сведения о докладчиках.

Итан Чарльз Грейси – директор Школы Уэсли в Оксфорде. Школа с яркой историей, она отличается выдающимися достижениями и имеет ряд признанных инноваций в области искусства в разных возрастных группах. На момент своего назначения Итан стал самым молодым старшим преподавателем Великобритании. Он является членом совета нескольких благотворительных организаций графства Оксфордшир; члены правительства обращаются к нему за консультациями по вопросам, касающимся образовательных реформ; кроме того, он читает лекции и ведет международные семинары о своем личном опыте преодоления психологической травмы.

Я заказала себе еще выпить. Двери распахнулись, и из аудитории вывалилась гомонящая толпа. Итан вышел одним из последних, беседуя с двумя джентльменами в костюмах и с леди, у которой на шее висел бейджик. Он поймал мой взгляд, и на его лице, как и положено, появилась улыбка; остальные в мою сторону даже не взглянули.

Перекинув плотный пиджак через руку, он говорил о чем-то забавном и явно подходил к кульминации – перевернул ладони вверх, словно готовясь поймать смех слушателей. Когда Итан что-нибудь рассказывал, он делал это в точности как наш Отец – так же убедительно, пропуская историю через всего себя: через каждую жилу, каждый мускул, – но его глаза и губы при этом оставались безучастными, как будто на уровне шеи контакт с телом прерывался.

Вокруг, там, куда не падал его взгляд, его ожидали люди, желавшие поговорить. Я уселась поудобнее. Придется подождать и мне.

Спустя полчаса и три выпитых бокала наконец-то подошла и моя очередь.

– Привет! – Итан расцеловал меня в обе щеки. – Ну как тебе?

– Очень интересно! – воскликнула я.

– А моя идея с домиками на деревьях?

– Она-то мне и понравилась больше всего!

– Ну-ну – ты даже не зашла!

Я посмотрела на него и рассмеялась. Он – тоже.

– Просто задержалась на работе. Не сомневаюсь – ты был великолепен! Ну, как у тебя дела? Как Ана?

– Ана не смогла прийти. К сожалению. Я рассчитывал, что она составит тебе компанию. Ана не очень хорошо себя чувствует. Думаю, что у нее тот недуг – ну, печаль, как у художников в девятнадцатом веке, ею еще страдал высший свет. Как там она называлась?

– Истерия?

– Нет, полегче.

– Хандра?

– Да, точно. В общем, ничего страшного – пройдет.

Ему приходилось делать усилие, чтобы не отрывать от меня взгляда: люди вокруг говорили о чем-то гораздо более значительном.

– Хочешь, я тебя с кем-нибудь познакомлю? Мне просто нужно тут покрутиться.

– У меня тоже есть еще дела, – соврала я. – Так что крутись на здоровье. Похоже, для тебя это важно.

– Будут события и поважнее, уверяю тебя. Договорим на улице, ладно?

На Пикадилли было по-прежнему людно. Бело-синие огни над дорогой, покупатели, увешанные бумажными пакетами. Морозно – в самый раз для снега. Парочки – он в смокинге, она в вечернем платье – ныряли в вестибюли гостиниц. В магазинах, в каждой витрине – милая сказка. Декабрьский Лондон. Я намеревалась купить что-нибудь дорогое и вернуться назад, в свой отель, через Мейфэр[12]. Мне нравилось разглядывать форму швейцаров и освещенные окна квартир над улицей. Итан помог мне надеть куртку. Моя рука все еще сжимала рекламный листок.

– А это… – начал уже было он.

– Картинку ты выбирал?

– Да. Не узнаешь? «Дети на берегу моря»?

– Нет.

– Хоаки́н Сорóлья-и-Басти́да[13]?

– Я все равно не знаю.

– Напомнила мне о тебе, – пояснил он. – О тебе и о Эви, наверное.

– И впечатляющая биография, кстати. Горжусь тобой. Даже если все это ты сам написал.

Он уже хотел вернуться в академию и приготовил свою фирменную – «я снова с вами» – улыбочку.

– Просто безобидная выдумка, – проговорил он. – Так ведь?

История рождения Итана стала частью семейного фольклора задолго до моего появления на свет. Из моей же вместо достойного продолжения вышло сплошное разочарование. Она окончилась банально: на больничной койке на свет появилась девочка. Так что Отец редко рассказывал о моем рождении.

Мать была на восьмом месяце и работала секретаршей в той же конторе, где Отец чинил электроприборы, в часе езды от Манчестера. На этом сроке Мать уже с трудом дотягивалась до пишущей машинки, а над ее походкой хохотали все остальные секретарши; Отец по три раза в день поднимался к ней из полуподвала, где располагался отдел технического обслуживания, – носил еду в контейнерах и делал массаж. В тот день она не чувствовала ничего такого, что предсказывало бы скорое рождение ребенка, за исключением странного дискомфорта и лишь предчувствия боли. Но вдруг – во́ды – в трусиках и на дешевом офисном кресле.