Немного подождав, Энн подошла к шкафчику и открыла дверцу. Взяла подарок – прямоугольную коробочку в розовой оберточной бумаге. Она предположила, что внутри ручка или часы. К подарку прилагалась открытка: «С Днем Рождения, Дорогой Элиот! С Любовью И От Всего Сердца, Джун Митчелл».

Энн была очень тронута. Она ощутила прилив сочувствия и нежности. У себя в кабинете она бережно развернула оберточную бумагу.

В коробке был нож. Блестящее лезвие около шести дюймов в длину. Энн ахнула: такой опасный предмет – и так любовно завернут, и вдобавок еще невероятно красивый. На костяной рукояти был выгравирован деревенский дом, а по обеим сторонам от него – по цветку розы с сердцем посередине. Нож лежал на кожаном чехле, украшенном самоцветами. Она взяла его в руки. Он оказался таким острым, что стоило дотронуться до лезвия, как она тут же поранилась. Маленький, почти незаметный порез, никакой боли и всего одна капля крови.

Как же быть? Зная, что внутри, она уже не могла вернуть коробку в шкафчик. Но и не хотела, чтобы у девочки были неприятности в школе. В конце концов она убрала нож в ящик стола.

Через два дня она посмотрела контактные данные Джун Митчелл и позвонила ее родителям. Автоответчик отозвался хриплым мужским голосом. Она оставила сообщение, но про нож не упомянула. Просто попросила кого-нибудь из родителей Джун заглянуть к ней в кабинет, чтобы обсудить поведение их дочери. Не упомянула она и про то, что ведет хор и с Джун лично не знакома. Назвала только номер своего кабинета.

Три дня спустя отец девочки вежливо постучал в дверь, хотя она и так была распахнута, чтобы впустить солнечный свет. Когда Энн подняла голову, он снял бейсболку, словно в знак уважения – к ней или, может быть, к школе. Его волосы беззащитно торчали в разные стороны, он постоянно щурился. Вытерев ноги о коврик, он переступил порог.

– Меня вызвали по поводу ножа? – спросил он.

Энн встала.

– Я не знала, в курсе ли вы…

– Я заметил, что он пропал, и сразу подумал на Джун. Мы ее уже наказали. Она бы не стала никому угрожать или еще что. Она очень нежный ребенок.

– Не сомневаюсь.

– Вы у нее что-то ведете?

– Нет, я просто нашла нож. А вообще я учитель музыки.

– Вы, кажется, англичанка?

– Да.

– Здоровский акцент, – сказал он, и она рассмеялась над тем, какой неловкий вышел комплимент. Он, похоже, не заметил. Его взгляд скользнул по комнате и остановился на фортепиано. – Жалко будет, если ее отстранят от занятий, – продолжил он. – Ей сейчас лучше всего быть в школе. Не знаю, что мы будем делать, если придется ее забрать. – Все это он сказал, не встречаясь с ней взглядом.

– Я ничего такого и не имела в виду. Главное, чтобы она понимала, что так нельзя.

Он кивнул.

– Мы ей объяснили. Простите ее. – Он посмотрел на Энн. Казалось, он ждал, что она еще что-нибудь скажет по поводу Джун. Она стояла спиной к столу, почти сидела на нем, опираясь на ладони. – Вообще, этот нож я изготовил в подарок жене.

– Вы его сами сделали? – с неприкрытым удивлением спросила Энн.

Он тихо рассмеялся.

– А что, вам понравилось?

– Чудесная работа.

– Ну тогда, может, не так уж и плохо, что она его сюда притащила. Может, она решила сделать мне рекламу. (Энн улыбнулась.) Да, кстати, а можно мне его забрать?

Однако нож теперь лежал у нее в куртке, и доставать его было сродни признанию. Поэтому она принялась шарить в ящиках, делая вид, что не помнит, куда его положила.

Он ждал. В конце концов она достала нож из кармана куртки и, пожав плечами, протянула ему. Он улыбнулся. Затем вынул нож из чехла и стал разглядывать на свету.

– Нам пришлось забрать Джун из обычной школы, – сказал он. – А тут как раз открылось это место. Такое везение. Не знаю, что мы будем делать, если она и впрямь взялась за старое.

– Она уже это делала? Я думала…

– Если она снова влюбилась, я вот про что. У нее это серьезно. Вечно с разбитым сердцем. И каждый раз так страдает, будто это любовь всей ее жизни. Смотреть больно. Мы правда не знаем, как быть. Она и раньше таскала из дома вещи, чтобы дарить мальчишкам, но такое впервые. И всегда выбирает кого постарше. – Энн ничего не ответила. Тогда он кивнул на фортепиано: – У меня дочка играет.

– Тогда пусть запишется в хор. Она бы нам пригодилась.

Он провел по боковой стороне клинка ладонью.

– Не Джун. Наша младшая, Мэй. Она у нас пока в обычной школе. Джун достался балет. – Он убрал нож в чехол и потер пальцем цветной камушек, как бы полируя его. – А вы даете частные уроки? Или у вас только группы?

– Пока только группы, но вообще да. Я здесь недавно.

– И сколько берете за урок? – спросил он, подслеповато прищурившись. Светившее в открытую дверь солнце полоской лежало между ними, у их ног.

– Вокал или фортепиано?

– Фортепиано.

– Ну, если она согласна будет аккомпанировать хору, когда подучится, я могу заниматься с ней бесплатно. Я всегда здесь после уроков.

Он кивнул.

– Я, вообще, для себя спрашивал.

– А-а.

– Я слышал, проводили исследования. Это вроде полезно для мозга.

Она рассмеялась.

– А с вашим что-то не так?

Он серьезно посмотрел на нее, и она пожалела, что спросила, пусть даже в шутку.

– Пока не знаю, – сказал он. – Это наследственное. Я так, просто прицениваюсь, – быстро добавил он. – Рассматриваю варианты.

– Ну, скажем, двадцать долларов за одно занятие в неделю.

Он подошел к фортепиано и положил ладонь на крышку, затем постучал по ней, будто проверяя качество древесины.

– Хорошо, – сказал он, подумав. – Вполне разумно.

Она долго сверялась с ежедневником и наконец сообщила ему, когда свободна.

Он положил нож в карман. Он пожал ей руку.

Поначалу он страшно стеснялся – и самих уроков, и заниматься по учебникам для начинающих с детскими обложками. Однако к занятиям относился по-деловому и, когда она рассказывала про посадку за фортепиано и постановку рук, будто в каждой зажато по бейсбольному мячу, внимательно ее слушал. Она так и видела, как он представляет мяч у себя в ладони всякий раз, когда садится за инструмент. Он извинялся за ошибки и очень старался. Было заметно, что дома он подписывает в учебниках названия нот и перед каждым занятием стирает. Она давала ему простые мелодии, которые можно играть одной рукой, а свободной рукой просила отбивать ритм на коленке. У него не было таланта. Между песнями он массировал кисти, как после тяжкого труда. С нежностью и недоумением она наблюдала, как его большие, неуклюжие руки, все в шрамах и мозолях, наигрывают мотивы вроде «Моей дорогой Клементины».

Музыка, похоже, не доставляла ему особого удовольствия. Он играл с видом человека за работой, словно пытался погрузить мелодии себе в голову, как дрова в сарай. Запастись ими на зиму.

Тогда она решила найти что-нибудь, что придется ему по душе. Пролистывая как-то вечером привезенные из Англии сборники, она нашла пару альбомов с народной музыкой, которая была простой в исполнении и подходила для взрослых. Один из них она выписала, еще когда сама училась в школе, потому что там была песня, сочиненная кем-то из Айдахо.

Когда он разучивал ее, Энн начала петь. Он так опешил, что перестал играть.

– Если вам мешает, я не буду, – сказала она.

– Нет, – ответил он очень серьезно. – Давайте еще попробуем.

Но у него никак не получалось. Они пробовали снова и снова, пока она со смехом не шлепнула его по рукам: «Вставайте». Затем села за инструмент и сыграла сама.

Эту песню он разучивал с удвоенным усердием. Вскоре он уже мог аккомпанировать ей правой рукой. Она пела медленно, но с радостью, хотя песня была грустной.