Что было дальше? Да ничего особенного: всё, как у людей. Правда, удовольствия от того самого проспиртованного вечера удалось получить разве что щедро осыпанному чаевыми официанту. Но об этом Мирон Эрнестович предпочитает не вспоминать. В отличие от Веточки, для которой постельная сцена с шефом была и всё тут! Даже несмотря на то, что один из героев не справился с выданной ему ролью. Это, извините, не её проблемы. Лично она сделала всё от неё зависящее. Посему имеет полное право дарить своему начальнику по всяким государственным праздникам не только носки и бритву, но ещё и, простите, трусы. Вот, например, эти, белые в красное сердечко. Да, те самые, что вынуждают Таранова, подобно горьковскому пингвину, прятаться промеж стола и кресла.

А вот Мирон Эрнестович отвечать взаимностью на секретарские поползновения не планировал не только в ту злополучную ночь, так нелепо венчавшую их корпоративный кутёж, но и вообще, что называется, по жизни. Коли б не его приятель, ну тот, с вытатуированными погонами на плечах, присутствующий на празднестве ещё и в качестве финансового вдохновителя «КаДэЧе», ничего этого и не случилось бы. А то заладил: каждый уважающий себя мужик должен отдавать распоряжения своему секретарю не только в рабочем периметре.

Это в переводе на язык, пригодный дамам и дитяткам младшего возраста. А для Мирона оригинальная фраза звучала ни больше ни меньше как дело чести. И вот Таранов на душу принял, потом принял и сам вызов, а уже после был вынужден принимать и все последствия. И ежели похмелье и самокопания прошли довольно-таки быстро и относительно безболезненно, то знаки Веточкиного внимания отступать не хотели решительно.

– Ну носки и бритву ещё можно отнести к ништякам⁴, – рассуждал обвитый заботой Таранов. – Но вот это вот что за петушиные⁵ понты⁶?

Искоса поглядывая на кричащий сердечками подарок, Мирон Эрнестович заключил, что сие «не по понятиям» и носить это, с позволения сказать, нижнее белье он не намерен «даже по приколу». Однако никогда не говори «никогда» или от тюрьмы да от сумы, что Таранову значительно ближе и понятнее… В общем, непоправимое свершилось. И именно сегодня!

С трудом продрав глаза, сфугованные сладким сном и вчерашними рюмками коньяка, Мирон понял, что на работу он уже опаздывает. Завистливо поглядывая на сопящую Анаконду, Таранов замылил уподобиться выгулянному и накормленному силами проходящей домработницы бультерьеру, но вовремя опомнился. Директор он, в конце концов, или «хрен с горы» (с)? Условился на первом варианте, не открывая вещих зениц, собрался с мыслями, потом кое-как собрал себя в первое попавшееся и вознамерился двинуть на выход.

– А где труба? – Мирон Эрнестович допросил себя на предмет наличия мобильного телефона.

Вернувшись в комнату, дремавший на ходу Таранов невольно отметил, что пол больно уж скользкий. Неумышленно приближаясь к окну, а это совсем не то направление, просыпающийся Мирон на полном серьёзе начал подозревать что-то неладное.

Белоснежная Анаконда весело махала хвостом проезжающему мимо хозяину, радуясь во всю розоватую мордочку, что тот передумал уходить.

– Твою ж мать! – окончательно прозревшему Тирану пришла на ум чья-то родительница.

Он поднял пожёванную литровку смешанного с розмарином оливкового и уставился на любопытствующую собаку. Дело в том, что Анаконда, или Аннушка, как ласково именует любимицу Мирон, просто без ума от пластиковых бутылок.

Завидев предмет страсти, одержимая бультерьерша, игнорируя все «фу!» и «нельзя!», со всех розоватых лап мчится к соблазнительной таре. Обхватывает бутылку подстриженными когтями, обнимает крышку почищенными клыками и бац! Содержимое заливает всё вокруг, а это – «фу!». И ведь там может оказаться не только минеральная вода или нефильтрованное пиво, но ещё и, не дай бог, какая химическая зараза, и это – «нельзя!».

– Но эта штуковина так маняще шуршит! – всякий раз молчаливо оправдывалась собака.

– Аннушка, ну какого хрена? – вопросил издатель, сжимая пустую бутыль.

Бультерьер, услышав свои позывные, сначала и поверить не могла, что хозяин её поддразнивает. Но нет, сомнений быть не может: вот он, смотрит на неё и держит эту забавную штуковину, ту самую, обнаруженную минутами ранее на кухне…

– Анка, сучка, опять литруху подрезала⁷…

Бамс! И не разделяющий пластиковой страсти хозяин пал под добродушным натиском: Анаконда, вообразив шуршащие манипуляции призывом к игре, свалила Таранова с ног. Позабыв грусть от предстоящего одиночества, собака бросилась гонять по квартире ускользающий апорт.

– Базарил⁸ же не оставлять такие бутылки на полу! – буркнул отсутствующей домработнице Мирон и, приняв вертикальное положение, поспешил к выходу.

Добравшись до кабинета, не до конца протрезвевший ото сна в частности и от вчера в целом Тиран Эрнестович невольно обронил взгляд на свои джинсы. Нда, а ведь это пятна не только на дениме. Это заодно и замаранная презентабельность главы «КаДэЧе». Смекнув, что надо что-то делать, практически не поддатый издатель ничего лучше не придумал, чем попросту стянуть пачкающие его реноме штаны. Оставшись без джинсов, он окончательно отбросил и хмель.

– Какого… – только и смог выдумать Таранов, глядя на самое большое сердце на его нижнем белье.

«Как так можно было фраернуться⁹?» и другие последующие вопросы тоже носили риторический характер. Умаявшись бесполезным самоанкетированием, издатель вспомнил о Виолетте ещё и как о личном секретаре. Схоронив срамную часть под столом, он частью верхней набрал на мобильном нужный номер.

– Мирон Эрнестович, – Веточка с трудом пересиливала желание погладить утопающего в чашке кофе начальника по щетине, – а чем это вы так испачкались, что даже химчистка помочь не может?

– Да Аннушка опять масло разлила, – грустно отмахнулся Таранов и щедро отхлебнул из остывшего фарфора.

– А давайте я к вам домой поеду? – неожиданно выпалила Груздева.

– Смысл? – насторожился издатель, прикидывая, могла ли разглядеть дотошная секретарша его фатальную ошибку в виде её сердечного подарка.

– А я вам другие штаны привезу! – заискивающе пролепетала Виолетта.

– Ну добро, – Таранов поморщился в лицо вынужденной перспективе.

– Я быстро, – бросила Груздева и навострила каблуки к выходу.

– Только ты это, – Мирон окликнул довольную секретаршу, – не фантазируй там: обычные джинсы бери!

Дверь захлопнулась, издатель выдохнул пять букв отечественного алфавита. Но упоминать всё слово целиком мы здесь не будем. Чай, и барабан не крутили. Памятуя эксцентричные замашки Виолетты, Таранов больно переживал за верность понимания его напутствия. Знает ли человек, купивший подобное нижнее бельё, что такое «обычные джинсы»? Ёрзая вспревшим подарком по кожаному кресло, Мирон перебирал в уме весь свой гардероб. Так, вроде, и нет у него ничего такого… Такого же странного и такого же за гранью добра и приличий, как эти «чуханские¹⁰» трусы.

– В таких и зажмуриться¹¹ западло! – печально оповестил он тишину кабинета и принялся хлюпать остатками кофе. – Да ну на хрен!

Отбросив чашку, Таранов вскочил с изрядно нагретого места и взялся расхаживать по подвластной ему территории в слегка ускоренном темпе. То ли то была горечь кофейной гущи, опровергшая красивую мысль о том, что «весь сахар на дне». То ли это жаркие объятия облегающей начальствующий таз мебели. А, может, сие мысли о смерти придали его жизни лишней скорости. В любом случае, хоть шагай, хоть думай, но без помощи Виолетты, нечаянно соорудившей эту ловушку, из капкана непотребных семейников ему не выбраться.