Молодая душой женщина навещала своего отпрыска строго раз в неделю, преображая выходной понедельник Ярцева в будничные посиделки за столом. С одной стороны – пышные и пышущие калориями сырники, с другой – надоевшие разговоры о его, Климентия, будущем. Розовощёкий густой борщ на обед против непременного поминания всуе его, Климентия, одиночества. Утыканная белоснежным чесночком загоревшая курочка и его, Климентия, упрямое нежелание подарить матери внука.

– Как будто это так просто! – возмущался Ярцев. – Можно подумать, этих внуков вон – пучок за пятачок в ближайшей лавке! Только успевай в пакетик складывать да не забывай взвешивать, чтоб на кассе хмурной люд ещё пуще не сердить. Внуки, внуки!

– Клиша, мне давно пора иметь внуков! – снова зазвенел в мыслях голос Вероники Порфирьевны.

– Да где я возьму этих внуков? Рожу что ли?!

Холостяцкая жизнь Ярцева не была бы столь болезненной для него темой, если бы не постоянные увещевания матери. До шестнадцати лет отношения с прекрасным полом поддерживались Климентием исключительно на дружеской ноте. Потому как в тесный поток школьных наук можно было пропихнуть только одно чувство – чувство благодарности за запасную ручку. Переехав из родительского трёхкомнатного гнезда в пятиместное общежитие, перспективный студент ТУЕСка наконец-таки смог позволить себе влюбиться. Черноокая красавица с Кавказских гор Мгелука Лолуа, вопреки своему кроткому нраву и более чем скромным одеяниям, не оставила доселе не знающему страстей сердцу Климентия ни малейшего шанса.

– Вот она, – юный Ярцев указывал краснеющим от смущения пальцем в затёртое фото.

– Которая? – вопрошала Вероника Порфирьевна, силясь разглядеть будущую невестку на групповом снимке. – Вот эта? Хорошенькая! Агуша, иди глянь на Клишину девушку.

– Мам, да не это она! Это же Дашка Авокадова. А она – вот!

– Ну хороша-с! – восторженно одобрял выбор сына подоспевший Агафон.

– Агуша, я тебя умоляю, не вмешивайся!

– Ну так хороша же? – недоверчиво переспрашивал глава семейства.

– Ты куда шёл? – прерывала недоумение мужа Вероника Порфирьевна.

– Так в уборную-с, – несколько увереннее рапортовал Ярцев-старший.

– Ну и следуй туда, бога ради! Без тебя разберёмся! – отмахивалась мать Климентия от супруга и налипших размышлений.

Выбегая из семейного лона, пылко влюблённый захлёбывался в раненых чувствах и твёрдых обещаниях больше никогда не приходить к родителям. Надо ли говорить, что даму сердца Ярцева-младшего Вероника Порфирьевна забраковала сразу и совершенно бесповоротно: сначала мысленно, а потом и вслух под горячий чай и остывший пирог с черникой. Откусывая пропечённый бисквит, Климентий силился не заплакать от того, что его собственные чувства крошились и плавились под материнским напором. До сих пор неизвестно, что именно оттолкнуло Веронику Порфирьевну от перспективы называть красавицу Мгелуку дочерью. Но факт остаётся фактом: девушка, чьё имя переводится с грузинского как волк, так и не узнала о том, отчего её однокурсник был с ней таким кротким и необщительным.

Климентий волевым решением смёл из души разбитую любовь. И если не замечать тот ноющий осколочек в сердце, что Ярцеву так и не удалось извлечь, можно со спокойной совестью выпроводить жизнь в привычное русло. Окончив обучение, Клиша остался в университете на правах преподавателя славянской культуры. И в этом решении он был не одинок: практически все его однокурсники разбавили трудовой коллектив ТУЕСка сине-красными дипломами. Мгелука заняла почётную должность секретаря в приёмной ректора, сменив фамилию на Кутасова. Сам Филимон Кутасов, к которому Ярцев испытывал утробную ненависть с первого взгляда, подался в ряды российской армии. Поодевавшись, пока горит спичка ровно два года, рядовой Кутасов, сверкая ровным кантиком, вернулся в родные пенаты, дабы отныне именоваться преподавателем физической культуры.

– Туда тебе и дорога! – пренебрежительно и про себя зубоскалил Ярцев на праздновании дня рождения Филимона, удивительным образом совпавшего с назначением именинника на должность. – Так и будешь брыдлым¹⁰ козлом скакать, покамест Ховалу¹¹ на глаза не попадёшься.

О том, чтобы искать вдохновения где-то, кроме любимой специальности, больше и речи быть не могло.

Хватит с него этих легкомысленных порывов! Честно говоря, обустроившись в квартире почившей бабушки, Климентий долгое время и не замечал, что он, оказывается, не женат. Мама Вероника Порфирьевна исправно приходила к наследнику со вкуснымипродуктами и срамными, как она сама искренне считала, историям и про Ярцева-старшего. Климентий в свободное от преподавания и общества Вероники Порфирьевны время подъедал наготовленное с любовью и на неделю, засматривался историческим кино да гонял озорника Тимофея.

Казалось, не видать сей круговерти исхода, скорее вода устанет мокнуть, нежели заботливая мать оставит сына и понедельник вдвоём. Как вдруг нежданно-негаданно Ярцева игнорирует родительский день. Но, истины ради, по особо важному событию. Соседка по лестничной площадке играла свадьбу дочери – прелестницы, по уверениям самой соседки, и «дурнушки», по личному мнению Вероники Порфирьевны. Под хруст стаканчиков, сморщивших бока в гармошку, Ярцева смиренно внимала тостам за молодожёнов, регулярно позёвывая в себя. Уронила взгляд в мелкий помол оливье и от нечего делать взялась подсчитывать, сколько годков её холостому сыну. И то ли значительная цифра в целых 35, то ли кислые пузырьки шампанского внезапно ударили в голову, но именно с тех незапамятных пор Вероника Порфирьевна, потчуя наследника, перемешивает нажористые разносолы с острыми агитациями за создание ячейки общества.

– Вот был бы жив твой отец! – причитала Ярцева над обедающим отпрыском, трагично сжимая половник. – Он сказал бы тебе ровно тоже самое: семья, Клиша, это обязательный атрибут любого уважающего себя человека.

– Папа что, – Климентий старался перевести разговор в более безопасное для его психики направление, – опять наклюкался?

– Наклюкался? Клиша, да он пьян вусмерть! Даже вспоминать о нём не хочу! Но был бы он жив…

Обваленный в муке творог, соприкоснувшись с раскалённым маслом, отчаянно вспыхнул, натужно выдохнул и обволок квартиру ароматом, заставляющий даже самых сытых почувствовать остервенелый голод. Громогласный телевизор, будучи хоть и иностранной сборки, заметно проигрывал запахам с отечественной кухни. Мозг Климентия задымило предвкушением обжигающей творожной корочки, щедро политой прохладной сметаной. Эх, если бы можно было в голове открыть форточку, то Ярцев непременно бы…

– Клиша, сырники готовы! – донеслось до взрослого состоявшегося мужчины. – Мой руки! – услышал практически самостоятельный человек. – И приходи кушать! – венчало инструкцию заслуженному педагогу ТУЕСка.

– Хорошо, мама, – ответил сам себе Ярцев и двинулся по заботливо проложенному маршруту.

Майский полдень бережно окутывал улицы пронизывающими мозжечок лучами солнца. Ослабший в сопливой слякоти апреля город благодушно и с покашливаниями принимал щедрость светила как должное. Дорогие витрины стреляли солнечными зайчиками по прохожим, зазывая приобщиться к модным тенденциям Азии. Проворные автомобили, игнорируя приглашения, торопились завернуть за угол, чтобы уже там стать, если не достойным основателем, то почётный участником дорожного затора. Когда цель достигнута, необходимо с пренебрежением подумать о вечном, отбиваясь от палящего мая встроенным кондиционером. Одинокая высотка, именуемая скучным обывателем небоскрёб, безучастно взирала на всё это благолепие.

– Вот черти лайбанутые¹, – смиренно произнёс с последнего этажа чудной архитектуры Мирон Эрнестович Таранов особо разбушевавшемуся водителю. – Чтоб тебе жена твоя так гудела! – пожелал он от души, опуская поцарапанные солнечными лучами жалюзи. – Откуда эти фуфлыжники² запомоенные³ права-то берут?