– И еще, – оправляя помятое платье и чувствуя божественную легкость во всем теле, сказала красавица, когда поезд был уже недалеко от Плоешти, – Всякий раз, расставаясь с женщиной, которую любил, покупай в лавке кусочек сердолика и вешай его на нитку, а нитку – на шею. Пусть таких камешков соберется хоть тысяча, всегда носи свою ношу с собой: тогда ни одна из любивших тебя женщин не сможет, оглянувшись назад, причинить тебе зла. В противном случае, наслаждение, испытанное ею, заменится горечью расставания, а горечь – злой обидой. Такая любовь, пропитанная обидой и злостью, способна разрушать через время и расстояние. Она и убить способна. И не только тебя самого, но и тех, кто тебе дорог.
И женщина протянула ему маленький оранжевый камешек, теплый и глубокий.
– Пусть этот будет первым.
Через полгода после той встречи Аурель впервые оказался в стране, описанной попутчицей. Он проработал между безжалостным палящим небом и раскаленной землей, шесть месяцев, пробивая дорогу от моря к сопкам, потом между сопок в глубь страны. Белоснежный песчанник, из которого сложены сопки, выжигал отраженным светом глаза. Южный ветер с вплетенным в его гриву песком, шлифовал кожу не хуже наждачной бумаги. А воздух, начисто лишенный влаги, высушивал тело до смертельной сухости мотылька, лежащего по весне в проеме между оконных рам.
Аурель, почерневший и похудевший, вернулся домой, как и уехал, с одним маленьким сердоликом на шее, потому что дешевые проститутки, пригодные только для возобновления мужской силы, не имели никакого отношения к любви. Ту, ради которой, он ехал в страну беспощадного солнца, он так и не нашел. Он пришел к Клаудии с толстой пачкой иностранных банкнот, чуть живой и сомневающийся во всем, но, увидев ее заблестевшие глаза, ее стремительное движение навстречу, успокоился. И понял, что он дома.
Первые три дня он беспробудно спал и просыпался только для того, чтобы получить из рук Клаудии чашку бульона и порцию тушеных овощей с мясом. Постепенно силы его восстанавливались. На третью ночь он стал видеть сны, а к вечеру четвертого дня, допивая бульон, ощутил давно забытое желание.
Клаудия ждала. На пятый день утром Аурель проснулся, поднялся с постели, спустился в столовую, съел большую миску макарон с сыром, кусок жаренной баранины величиной с тарелку, выпил два бокала красного вина, потом взял Клаудию за руку и повел наверх. Следующие семь дней они не спускались вниз из своей спальни, только Клаудия выбегала иногда на минутку: приготовить что-то на скорую руку и покормить животных. За эту неделю она похудела и дивно похорошела. Дом стоял неприбранный и ждал возвращения хозяйки. Младший сын-школьник целыми днями пропадал на улице. Отец Ауреля, живший в то время с ними, только ругался и при виде Клаудии отводил глаза.
Через неделю они вышли, наконец, из спальни, и жизнь покатилась своим чередом.
После первой поездки в Израиль Аурель прожил в своем доме в Плоешти ровно два года. За эти двадцать четыре месяца он построил новый сарай для скотины, привил одичавшие яблони, насадил розовых кустов вдоль ограды и сделал крытую веранду на манер тех, что видел в южной стране. В сентябре вернулся из армии старший сын, похожий на своего отца, как вдох похож на вдох. Он посмотрел на мать, на отца, улыбнулся деду, прошелся по улицам городка, восхищаясь красотой подросших невест – за прошедшие два года он понял, что делает мужчину живым и когда он начинает страшиться смерти – поехал в Бухарест, к армейскому товарищу, а через неделю вернулся – уже не один. Вместе с ним приехала желтоглазая, смуглая девушка, темно-русая и тонкая, как лоза. Сын объявил, что зовут ее Вероника, и что она будет его женой.
Клаудия тепло встретила будущую невестку, расспросила ее о родителях, сестрах-братьях, о прошлом и будущем, накормила жареным цыпленком в сладком соусе, подмечая каждую деталь: как девушка сидит, как берет с блюда мясо, как макает кусочки в соус, обгладывает косточки, пьет вино, как говорит, улыбается, поворачивает голову, смотрит своими желтыми глазами. Вечером она постелила девушке отдельную постель, а на следующее утро, проведя с ней день и ночь под одной крышей, спокойно сказала Аурелю:
– Если мы с тобой хотим в будущем спокойных дней и счастливых ночей, молодые должны жить отдельно.
Ровно через месяц и неделю после этого разговора Аурель, уложив в чемодан клетчатую рубашку и бежевые брюки, побрившись, зачесав назад волосы и разгладив усы, стоял на пороге дома, готовый к отъезду, с билетами в оба конца в кармане.
Гексаграмма 7. «Эта гексаграмма символизирует сознательное уединение. Ваше нынешнее состояние подобно состоянию генерала, решающего, когда лучше всего начать наступление. Будьте внимательны, отбирайте себе в союзники людей с добрыми намерениями. И хотя удача в данный момент сопутствует вам, не забывайте о мерах предосторожности. Вы получите неожиданное известие, или вас навестит нежданный визитер. Настоящее время исполнено для вас романтики, что, впрочем, не помешало возникновению разлада с близким человеком. Все будущие дела планируйте тщательно и рассудительно».
Александр, возвышавшийся во время завтраков, обедов и ужинов во главе стола и не замечавший до поры Ривки – своей соседки справа, был занят куда более интересными вещами. Большую часть светлого времени суток он вспоминал о ночных приключениях и, ожидая новых, улыбался своим мыслям. Окружающую его днем суету он не удостаивал внимания. Он ждал ночи, дремы-не дремы, сна-не сна, и его выпадение из реальности было добровольным и приятным. Однако его вечно отсутствующему взглядау существовало еще одно объяснение, простое и страшное в своей приземленности. В один из знойных дней середины лета, спустя месяц после его переезда из большой и удобной квартиры, которую теперь занимала его младшая, четвертая по счету, любимая дочь, в Дом Бени, он, прячась от нестерпимой боли и своего старческого одиночества и ненужности, запретил себе раз и навсегда замечать разницу между днем и ночью. Перед этим он долго размышлял о том, что сны людей ничем не отличаются от яви, и, значит, первое и второе можно безболезненно поменять местами, если это принесет в твою жизнь радость и успокоение. Но семьдесят восемь лет привычки трудно переломить в один день. И тогда Александр пошел на хитрый маневр. Для начала он смешал день и ночь в одно бесконечное и туманное впечатление, для чего отказывался три дня от еды и не открывал глаза. Для окружающих все это время он был почти мертв. Он чуть было не загремел за свои эксперименты в больницу, но достиг того, чего хотел, одержав еще одну победу в своей долгой жизни, в которой было немало побед. Теперь он был всемогущ, как какое-нибудь божество. Он мог повелевать временем и миром. В любой момент все эти старухи за столом, эта разукрашенная кукла-Ривка, этот ненавистный мужчина, который изображал из себя хозяина и повелителя вселенной, по воле Александра перемещались в разряд сновидений, а его яркие сны, с бесконечными эротическими приключениями и победами, становились явью.
Днем он терпеливо переносил ранние подъемы, которые несли много боли, но которые – легкими прикосновениями санитарок или грубыми шутками Ольги, то и дело причинявшей ему душевную и физическую боль – связывали его с ночными развлечениями. Он терпел посещение душа, он мужественно позволял кормить себя завтраком, потом, сидя на веранде, терпеливо ждал обеда, наблюдая, как Рукия метет дорожки или обрезает розовые кусты, а Ольга то и дело снует между домом и кухней. Потом он обедал, потому что его кормили, а он по необходимости открывал рот, не обращая внимания на громкий голос Ривки, которая всегда все знала лучше всех, на крики Бети, которой уже исполнилось 103 года и которая не хотела есть, потому что ей уже давно надоело жить. Александр парил между сном и реальностью и готовился к послеобеденному сну.
Надо сказать, что дневные сны больше обещали, чем давали: приключения выдавались совершенно невинные, ограничиваясь пожатиями рук и прикосновениями – для продолжения просто недоставало времени. К примеру, он только успевал приблизиться упругой походкой к Лиле, высокой злобной женщине, всегда нервной и агрессивной, только поднимал ее своими сильными руками над землей чтобы перенести на веранду, на диван, чтобы там превратить эту мегеру в счастливейшую из смертных, как слышал насмешливый голос Ольги:
