Перед Рождеством он в очередной раз одержал победу. И на следующий год должен был состязаться в первенстве Англии. Хотя Мэри и возражала. Ей этот вид спорта никогда не нравился.

– Это самый умный вид спорта и единственный, где обязательно надо иметь голову, – говорил Питер.

– Почему? – Наивно спрашивала Мери.

– А потому, моя дорогая, она нужна для того, чтобы было по чему бить.

А пока все Стоуны и Ленноксы готовились к Рождеству. Этот семейный праздник решили провести все вместе. Да еще пригласить отца Оливера, когда он закончит службу в викторианской церкви, где венчались Питер и Мэри. Ну и Джесси Оуэнс, понятно. Он уже давно был полноправным членом семьи, жил в доме и имел свою комнату также, как и Питер в холостяцкой жизни.

Любой англичанин, считает Рождество сугубо семейным праздником. Стоуны и Ленноксы накануне двадцать пятого декабря весь день занимались торжественными приготовлениями, украшали комнаты в обоих поместьях (решили справлять праздник в обоих домах по очереди), наряжали ёлки, упаковывали подарки, готовили рождественские блюда. Грейс Леннокс, отдавая дань традиции, готовила вместе с кухаркой индейку с крыжовниковым соусом и большого гуся. На Анну был возложен сладкий овсяный пудинг, с запеченной внутри монеткой на удачу, и огромный пирог. Мужчины отбирали вина из погребов, готовили ингредиенты к пуншу, репетировали в уме остроумные тосты. В этот, и на следующий день, традиционно поздравляли и одаривали подарками не только родных и близких друзей, но и тех в округе, кого знали постольку-поскольку – почтальонов, продавцов, дворников, помощников по хозяйству, а также нищих и обездоленных.

Каминный зал был украшен красивой ёлкой, на верхушку которой была посажена голубая звезда – напоминание о Вифлеемском светиле. А вокруг самой красавицы разложены главные атрибуты праздника: красные носки, украшенные узорами, небольшие венки со свечами, ветки остролиста и плюща. А на столе рядом, кристингл – апельсины с насаженными в них свечами, карамельные трости и, конечно, рождественское печенье для Санты.

Конечно, погода в Ричмонде в Рождество как обычно была сырой, пасмурной и дождливой, но ближе к полуночи и она чуть смилостивилась и порадовала чистым небом с яркими звездами. Все высыпали во двор. Возле парадного входа, рядом с бюстами Веллингтона и Наполеона началась настоящая феерия, украшенная салютом и фейерверком.

Мэтью, Гумберт, Грейс, Анна, Питер, Мэри, Джесси и отец Оливер стояли полукругом, обнимались, смеялись и что-то говорили друг другу. Это было последнее мирное Рождество, которое им доведётся встретить. Пройдет еще много времени, долгих восемь лет прежде, чем всего один человек, из всех здесь собравшихся, возвратится к этому месту перед парадным входом в Стоун-холл. Принцип веры, помогавший ему пройти суровый горестный путь, по-прежнему будет с ним…

После того как колокол известил о побудке, военнопленных выстроили на плацу, началась проверка. Затем все занялись личной гигиеной и водными процедурами и всех вернули в бараки; интернированные занялись уборкой помещений, кто хотел – делал зарядку. Среди них оказался и Питер Стоун. К восьми тридцати всех под конвоем отправили в столовую. Здесь же обедали и ужинали. Обычное длинное помещение со столами и стульями. В торце два окошка, через которые получают еду.

Стоун получил свою миску с кашей, кружку чая, и сел на свободное место. Рядом с ним оказались Кох и Рёске напротив. Еще трое немцев с разных сторон молча кивнули ему. Один из них протянул для знакомства руку, представился. На столе стояла общая тарелка с хлебом и блюдце с кусочками масла. Кох вытащил ложку из нагрудного кармана и принялся за еду. Питер вспомнил, что позабыл взять у раздатчика пищи казенную ложку, встал и направился в торец столовой. Его остановил один из конвойных. На неплохом русском и с помощью жестов англичанин объяснил, что ему нужно. Солдат велел стоять на месте и сам принес ложку.

Поблагодарив, Стоун вернулся к столу и тут убедился в том, что ни хлеба, ни масла в тарелках больше нет. Зато перед Рёске лежат сразу два куска. Скрысятничал, так сказать, в открытую. Видно, тем самым хотел показать презрение и ненависть к затесавшемуся среди них англичанину. Питер не стал нервничать и громко возмущаться, хотя можно было бы обратиться к дежурному офицеру, лениво наблюдавшему за пленными внутри столовой. Он сказал Коху следующее, выбрав его посредником в урегулировании зреющего конфликта:

– Наверное, этот человек очень голоден. Спросите, пожалуйста, мистер Кох, так ли это?

– Рёске, верни Питеру Стоуну его хлеб и масло, – бросил в сторону толстяка Рихард.

– Нет, нет, я ведь не просил вас принимать участие в решении моих проблем, – возразил Стоун. – Я просил вас только перевести с английского на немецкий. Или же я сам буду говорить на плохом немецком языке. Кох привстал со своего места и, обращаясь к Рёске, дословно перевел слова Стоуна:

– Ты очень голоден? Так ли это?

– Свинья! – Пережевывая пищу, отозвался Рёске.

Питер начал отвечать ему по-немецки, четко выговаривая каждое слово:

– Не сказал бы, что рад познакомиться с вами, но представлюсь еще раз. Меня зовут Питер Стоун, и я надеюсь, что в дальнейшем вы не будете лишать меня аппетита своим присутствием.

– Английская свинья! – Взорвался Рёске, бросив ложку на стол.

– Это я уже понял, – спокойно произнес Стоун. – Но английской свиньей вы быть никак не можете, даже если очень постараетесь. А если вам так уж хочется обозначить свое происхождение, то добавьте к этому другую приставку, типа: баварская, саксонская или вестфальская.

За этим столом, да и за ближайшими к нему, интернированные перестали есть. Все взгляды были прикованы к Рёске и Стоуну, ожидали развязки инцидента. Тревога нарастала. Кох опустил голову, было видно, что ему стыдно за происходящее. А Рёске покрывался испариной, ему становилось трудно дышать. Наверное, он страдал одышкой. А тут еще нервное напряжение… Черт знает, чего можно ждать от этого англичанина… Парень он крепкий. Ну ладно, потом разберемся, не сейчас… Будет еще время.

Через минуту, видя, что Рёске вновь принялся за еду, Стоун произнес по-немецки, обращаясь ко всем сразу – кто его мог слышать:

– А вам, господа, я хочу сказать, что сожалею, что вам пришлось увидеть и услышать всё это. Я никак не предполагал, что мой первый завтрак в лагере пройдёт таким образом.

И сев за стол, принялся за трапезу.

После завтрака, улучив минутку, Кох тихо сказал Стоуну:

– Питер, хотел вас предупредить, чтобы вы были поосторожнее с Рёске. У него погибли все вожаки и ему теперь не за кем идти. Как бешеному волку, оставшемуся без стаи. И он сейчас готов свалить все свои проблемы на первого встречного. А в качестве мишени выбрал именно вас.

– Но почему? Считает, что я виноват в том, что он оказался здесь? А ведь ему следовало бы винить в этом тех, кому он был так фанатично предан.

– Или хотя бы русских, – согласился Кох. – Но ведь они для него теперь недосягаемы, а вы рядом. Один и без защиты.

– Я всё-таки хотел бы переговорить с ним, объясниться.

– Не советую, не поможет, – сказал Кох. – Он до самозабвения уверен, что вы его смертельный враг и ненавидите немцев.

– Это не так, – отозвался Стоун после некоторого молчания. – В моей семье не было злобы и враждебности, мой отец не учил меня ненавидеть кого-либо. Он учил меня другому: любить Англию, Британию.

Перед сном было свободное время, и многие заключенные прогуливались возле своих бараков, разбившись на группки, либо в молчаливом одиночестве. Стоун, Кох и Шнитке составили «свою» троицу и вели тихую и неторопливую беседу. Ознакомительную, так сказать. Но она несла в себе еще и тяжесть воспоминаний. Хотелось расслабиться после долгого замкнутого в себе вынужденного молчания. Скоро должен был зазвонить колокол, означающий сигнал к отбою.