– Великобритания, Лондон, 1916-й.

– Звание и род войск?

– Капитан королевской армии Великобритании, Гемпширский механизированный пехотный полк.

Коренев впервые посмотрел на него более внимательно.

– Когда и где перешли на сторону Вермахта?

– Я не переходил на сторону Вермахта. Попал в плен случайно, по недоразумению.

– Хорошее недоразумение. А тогда объясните, как попали в плен к ним?

– Я не попадал к ним в плен. Я попал в плен к вам.

– Я вас серьезно спрашиваю. Отвечайте правду. Вникните в ваше положение.

– Правду и отвечаю. Это роковая ошибка. Превратности судьбы.

– Такого не может быть. Мы не воевали с союзниками.

– Но, тем не менее, это так. Английский излом, если хотите, крутой поворот, а точка излома…

Старший лейтенант Коренев перебил его:

– Не понимаю вашу аллегорию. Вы не хотите говорить серьёзно, пойти навстречу? Задаю вопрос еще раз: где и когда вы попали в плен к советским вооруженным силам?

– При штурме города Висмар, на восточной окраине…на линии разграничения зон огня с союзниками, четвертого мая.

– Это уже другое дело.

– Да, но я не воевал против русских.

– Тогда бы вас не взяли в плен. Согласитесь. И откуда вы так хорошо знаете немецкий язык?

– А вы кто по профессии?

– Я профессиональный переводчик.

– Я тоже. Дипломированный филолог-полиглот.

– Будьте разумней, лучше признайтесь сразу. И не юлите тут. – Последнюю фразу Коренев сказал по-русски.

– Простите, что вы сказали?

Терпению старшего лейтенанта подходил конец. Да и время, отпущенное по нормам на каждого военнопленного, заканчивалось.

– Последний раз спрашиваю: какова ваша принадлежность к войскам Вермахта?

– Бог ты мой! Вы напоминаете мне того таможенника на границе, который всё допытывался у Виктора Гюго: кем он работает? Это исторический факт, литературный анекдот. Писатель отвечает: «Пишу». Тот не понимает, вновь спрашивает: «Род деятельности?». «Писатель». «Отвечайте серьезно, чем вы зарабатываете на жизнь?» Автор «Парижских тайн» всерьез говорит: «Пером». Тогда таможенник облегченно вздыхает и записывает в документах: «Виктор Гюго, торговец пером». Так и вы, господин лейтенант. Верить надо.

– Не учите меня, чему верить, а чему нет! Вы немцы, очень хитрая нация. И коварная…

Помощник-стенографист оторвал голову от бумаг, спросил:

– Анекдот записывать?

– Всё пиши.

Лагерный делопроизводитель Коренев забарабанил пальцами по столешнице, минуту раздумывал. Потом принял решение:

– Ладно, ступайте, готовьтесь к банным процедурам. Пусть с вами капитан Волков разбирается.

– А какой номер ставить на карточке? – спросил лагерный писарь.

– Ставь пока нулевой. Следующий!

Стоун просто усмехнулся, выходя из кабинета в коридор и пропуская очередного заключенного. – «Надеюсь, что капитан Волков окажется умнее» – С горечью подумал он.

Конвойный жестом указал ему, куда идти дальше. Это была медсанчасть. Вначале, в небольшой каморке с двумя стульями, его подстригли наголо ручной машинкой, сбрили щетину, даже брызнули из пульверизатора чем-то пахучим, напоминавшим дешевый одеколон. А может быть, это была какая-то дезинфекционная жидкость. Тоже проделали с соседним военнопленным в этой изумительной парикмахерской. Орудовали две пожилые молчаливые медсестры. Всё это для Стоуна выглядело крайне несуразно, диковато и непривычно.

Затем за него принялся лагерный эскулап Топорков в белом халате, накинутом на плечи, из-под которого выглядывали погоны подполковника НКВД. Разговаривали на немецком, но лучше бы, вообще, не говорили. Не о чем, уж тем более не о здоровье.

– Есть жалобы?

– Нет.

Молодая санитарка, более симпатичная, чем парикмахерши, замерила пульс, давление, рост и вес. Медсестра, помощница Топоркова записала данные и Стоуна отправили восвояси. Теперь путь его лежал в хозблок и баню. Там, в одной из комнат на гранитном столе лежал полуметровый брус темно-коричневого, почти чёрного мыла. Двое военнопленных-старожилов нарезали из него пилой-ножовкой и тесаком порционные куски. Рядом стоял солдат и присматривал за процессом.

Получив причитавшийся ему кусок мыла, больше напоминающий небольшой кирпич, Стоун переместился в раздаточную белья и верхней одежды. Несколько столов, заваленных тем и другим. Хлопчатобумажные трусы, майки, рубашки, штаны, куртки, тоненькие полотенца. Младший интендант, выдающий подходящие комплекты. И снова сержант, зорко наблюдающий за военнопленными. Следили тут за всем и каждым.

Но здесь также оказалась и Наталья Павловна. «Фея-капитанша», как мысленно окрестил её еще прежде Питер Стоун. И он, получив свой комплект одежды, выбрав подходящий момент, вдруг решил обратиться к ней с дурацким вопросом:

– А шапки-ушанки выдавать будут?

Заведующая хозблоком ничего подобного не ожидала, но, внимательно посмотрев на Стоуна, всё же, охотно ответила:

– Конечно. Не волнуйтесь. Замерзнуть не дадим. Но пока рано.

Разговор велся на немецком языке.

– Хорошо.

Наталья Павловна с любопытством смотрела на Питера. Наверное, в размеренной жизни и скучной череде дней ей впервые попался такой необычный военнопленный. Не похожий на других. И по-немецки говорит с непонятным акцентом.

– Меня зовут Питер Стоун, я англичанин, – неожиданно сказал он. Эту фразу он произнес по-английски. Просто очень хотелось хоть кому-то признаться. Так, неожиданно!

Теперь Наталья Павловна, кажется, поняла его. Это было видно по её лицу. Значит, язык знала. Но ответила она ему по-немецки:

– Вы задерживаете очередь. Идите теперь прямо по коридору, там душевая.

И добавила:

– Питер Стоун.

«Баня» представляла собой обычное помещение с цементным полом, разделенное на две части, по центру которого во всю длину были расположены лавки. Слева – умывальники с кранами, жестяные раковины вдоль стен, справа – душевые кабинки с перегородками, но без дверей. Под потолком трубы во всю длину помещения.

Стоя под душем с тонкой струей тепловатой воды, намыливая голову и всё тело, счищая грязь, испытывая истинное удовольствие от купания, Питер Стоун впервые за прошедший месяц чему-то радостно улыбался. Без всякой причины, как в детстве. Смывая негативные эмоции.

После того, как Питер сделал предложение своей возлюбленной, прошло пять лет и серьезность своих намерений он подтвердил год назад наследным помолвочным кольцом с крупным изумрудом, которое Мери Леннокс носила на безымянном пальце левой руки все это время. С тех пор пара вела себя более вольно, согласно английским традициям. Что это значило? Лишь то, что они могли обмениваться на людях легкими поцелуями и больше «ничего лишнего». Но даже это всякий раз раздражало Джесси Оуэнса. Он ворчливо высказывался:

– Хватит вам целоваться, учебу совсем забросили! А вот интересно если помолвка сорвется – кольцо к Питеру вернется?

– А тебя только это волнует?

– Нет, просто удовлетворяю любопытство.

– Тогда я удовлетворю его, – улыбался жених. – согласно древним правилам, кольцо будет уничтожено. Это поможет нам избежать неудач в любви в дальнейшем. Только ты на это не надейся; наш брак магический, связан кровью и заключается один раз и на всю жизнь.

После такой перепалки Джесси каждый раз подходил к ним, раскрывая объятия и тихо говорил:

– Как вы прекрасны и, как хорошо, что вы у меня есть!

За месяц до свадьбы, вопреки традициям, Питер и Джесси со своими товарищами покинули пределы страны и отправились на материк – в Париж и Рим, где Питер прощался с холостяцкой жизнью, и друзья праздновали «мальчишник». В выборе развлечений они себя не слишком ограничивали, но об этом предпочитали не распространяться. По крайней мере, алкогольных вечеринок и прощаний со свободой было достаточно. «Девичник» Мери был значительно скромнее и ограничился посиделками с подругами за неделю до свадьбы за чайным столом и разными вкуснейшими яствами без ограничений.