Так было до того момента, когда закончилась осень, наступила зима, а снег не пришел. Не появился он и на следующую зиму. И на следующую. Град, туман и остальные говорили мне, чтобы я не переживал, подумаешь, нет снега – но я твердо решил разобраться, что значит – конец ледникового периода, что значит – парниковый эффект…
В ожидании героя
…мы повесили табличку с названием города у околицы, там, где эта табличка была никому не нужна – на тот случай, если герой появится здесь, чтобы он сразу мог прочитать, что находится в нашем городке. Мы даже следили, чтобы не зарастала тропинка, ведущая к городу. То же самое мы сделали еще на двух пустырях, повесили таблички с названиями.
Каждый день мы отправляли на пустырь по одному из людей, которых мы называли не от мира сего – они должны были встретить героя, если он придет. Некоторые из нас были не согласны, они считали, что напротив, нужно послать на пустырь кого-нибудь веселого и общительного, кто будет надежным другом герою. Кто-то говорил, что мы даже не знаем, кто может прийти, мужчина или женщина, поэтому лучше послать на пустырь женщину, ведь пришлая девушка может испугаться незнакомого парня.
Иногда мы думали, что герой может просто появиться на городской площади, и даже хотели повесить там название города – но вовремя спохватились, что герой и так может обратиться к любому прохожему и спросить.
Мы звали его герой.
Мы не знали, как его будут звать.
Однажды мы забеспокоились, что герой может упасть с неба – и натянули сетки между домами. Было же в какой-то книжке, что герой упал с неба.
Мы предупредили всех продавцов и хозяев трактиров, чтобы не гнали героя, а дали ему поесть, и рассказали о нашем мире. Раз в год мы устраивали День Героя, когда кто-нибудь переодевался героем, ходил по городу и спрашивал, что тут да как.
Чтобы приманить в наш город героя, мы назвали нашего правителя тираном, потому что герой придет повергнуть тирана. Мы даже приносили жертвы раз в год, чтобы наш тиран был настоящим тираном – но и это не помогло. Мы сделали темницу, куда собирались бросить героя, когда он придет и начнет бороться с несправедливостью. Мы даже сделали в темнице подкоп, чтобы герой мог сбежать.
Но годы шли, а на пустыре так никто и не появлялся, напрасно мы ждали, когда придет герой и скажет, что мы живем неправильно, что где-то за бескрайней метелью есть большой мир, где не падает вечный снег, где все по-другому и все хорошо. Ничего не происходило, все оставалось как прежде, город окружала бесконечная снежная пелена…
Прогноз
Ближе к полудню наше время подойдет ко времени, в котором кипит война – будьте осторожны, агрессия и страх могут перекинуться на вас. Расслабиться можно будет только в районе двух часов дня – когда наше время приблизится к мертвой эпохе, исполненной безмолвия. Но не расслабляйтесь слишком сильно, держите ухо востро: ближе к четырем часам пополудни время приблизится к реальности, которая славится своими гениальными умами – можете перенять от них какие-нибудь умные мысли, если повезет.
Прогноз на ближайшую неделю, к сожалению, невозможен: миры переплетаются слишком непредсказуемо.
Отдельно сообщаем Эйвину: ближе к вечеру миры разойдутся довольно далеко, вы перестанете слышать Китти. Но не беспокойтесь, это ненадолго: ближе к ночи времена снова соприкоснутся, настолько тесно, что вы сможете ощутить запах свей возлюбленной и прикосновение её руки…
Куинси
– Куинси… – сдавленно шепчет поверженный враг, – Куинси…
Мне кажется, я ослышался. Какой Куинси, почему Куинси, не должно быть никакого Куинси, а вот – Куинси.
Переспрашиваю:
– Что?
– Ку… Куин… Куинси… Часы… в виде луны… найди… его… на…
Враг не договаривает, запрокидывает голову, давится кровавой пеной. Трясу убитого, уже понимаю – мертв, мертв, ничего я из него не вытяну, какой Куинси, почему Куинси, не должно было быть никакого Куинси. И вообще, почему он меня не убил, он должен был застрелить меня, а я его, и все кончится. Ничего не кончилось, я ждал, что он выстрелит, а он опустил кольт, и только повторял:
– Куинси… ты должен найти Куинси…
А потом я спустил крючок, и он упал с простреленным горлом, еще хрипел, еще фыркал, еще повторял —
– Куинси… Куинси…
Не понимаю. Этого не было. Этого просто не должно было быть.
Вечереет. Отчаянно думаю, что мне делать дальше, куда идти, а куда я могу идти, ведь я уже должен быть мертв.
Враг тускнеет, меркнет, я вижу сквозь него клеточки паркета. Тело исчезает, медленно, неотвратимо, что происходит, черт возьми, что происходит. Протягиваю руку так, чтобы она вошла в тело врага, – рука входит удивительно легко, к моим пальцам прилипают какие-то жилки, чувствую горячую кровь на своей коже, отдергиваю руку, че-р-р-р-т.
Враг исчезает. Сумерки заполняют комнату, на улице вспыхивает одинокий фонарь. Хочется задернуть шторы, как я делал всегда, задергивал шторы в гостиной, только сейчас я должен лежать мертвый, а не заниматься шторами. Левая гардина вздрагивает, вижу себя, который закрывает шторы, подбрасывает в камин пару поленьев.
Не понимаю.
Вижу себя.
Вижу.
Себя.
Входит Эдис, что она здесь делает, не должно быть никакой Эдис, она же в Таймбурге. Воровато оглядывается, поправляет складки платья, видит меня – не меня меня, а того меня, стоящего у окна, обнимает, целует, резко, порывисто, шепчет что-то, ты должен уехать, я отвечаю, что никуда без неё не уеду, ничего, ничего, мы все уладим…
Смотрю, не верю, не понимаю, это не должно быть, это должно было случиться вчера вечером, но никак не сегодня вечером. Мельком оглядываю часы с календарем, они показывают вчерашний день, почему, почему…
Делаю шаг в их сторону, сам не знаю, зачем, сам не знаю, что хочу сказать. Я обнимаю Эдис, смотрю на себя самого, отрешенно, недоуменно, делаю какой-то недовольный жест, мол, уйди, уйди, не до тебя, видишь, я тут с Эдис.
Шаги на лестнице вспугивают парочку, двое убегают в соседнюю анфиладу. Входит дворецкий, оторопело смотрит на меня, видимо, хочет спросить, какого черта я тут делаю, ведь я должен убежать, вспугнутый его шагами. Не успеваю ответить – часы бьют половину двенадцатого (половину полуночи, как сказала бы Эдис), дворецкий тает в пустоте. На диване появляются очертания лежащей фигуры, завернутой в плед, смотрю на лицо спящего, понимаю, что не знаю этого лица. Вспоминаю, что спустя двадцать лет в этой гостиной должен задремать наш с Эдис сын, который родится уже после того, как меня убили. Он заснет, зачитавшись книгой, из которой выпадет письмо, написанное мной и так и не отправленное Эдис, а наутро…
…так и есть, вот оно, утро, светает, тлеют угли в камине, меркнет фонарь, мой сын сонно потягивается, поднимает книгу, смотрю, до чего же он похож на меня, а нос вздернутый, как у Эдис…
Спохватываюсь, что он может меня увидеть, он не должен меня увидеть, ведь я уже двадцать лет как мертв. Бесшумно устремляюсь на лестницу и дальше, в сад, подернутый рассветным инеем. Вижу себя и Эдис, нашу первую встречу, вижу врага, вот он, следит за нами из-за розовых кустов, на которых еще сохранились бутоны, высохшие и почерневшие от осени…
Враг оборачивается.
Смотрит на меня.
Я называю его враг, для меня как будто не существует его обычного имени.
Враг прижимает палец к губам, крадется ко мне, на всякий случай снова вынимаю кольт – враг капитулирующе поднимает руки, тут же жестом фокусника вынимает из потайного кармана ключ с головкой в виде знака Меркурия, ключ, за которым я гонялся полжизни. Враг протягивает мне ключ, мне не верится, что он так просто отдает его, тут какой-то подвох…
Беру ключ, все-таки беру ключ, тут же спрашиваю то, что терзает меня уже давно:
– Куинси…
Жабья рожа врага расплывается в улыбке:
– Так ты тоже знаешь?
