— Кальций очень важен и для костей, — продолжал Джанни, глядя на меня поверх очков. Могу поклясться, он изо всех сил старался упростить объяснение. — Наши кости постоянно теряют и наращивают массу. В молодости кости восстанавливаются быстрее, чем портятся. После сорока наблюдается обратный процесс и кости портятся быстрее, чем восстанавливаются. Кальций способствует замедлению этого процесса. Наконец, из-за ослабления костей у людей в возрасте часто наблюдаются переломы тазобедренных суставов — одна из главных причин смертности у пожилых. Достаточный уровень кальция может объяснить, почему жителям Никоя не свойственны болезни, убивающие жителей других регионов. Но (у осторожного Джанни всегда находилось какое-нибудь «но») прежде чем утверждать наверняка, мы должны провести дополнительные проверки.

Кальций

Питьевая вода содержит много кальция, являясь хорошим источником этого важного минерала. Кальций — наиболее широко распространенный в организме минерал, который играет решающую роль в сохранении крепости костей. Если вода в вашем регионе не содержит кальция, прекрасной естественной заменой ему могут служить йогурт, молоко и сыр. Альтернативой молочным продуктам являются сардины, капуста и брокколи.

Вечером накануне отъезда наступила моя очередь представлять отчет. Я рассказал историю столетней Абуэли Панчиты, чей 80-летний сын Томми ежедневно приезжал на велосипеде навестить ее. Она отвечала многим характеристикам долголетия, которые мы успели установить на тот момент. Долгожители этого региона отличались религиозностью , крепкой привязанностью к семье, равнодушием к деньгам, гибкостью, а при необходимости решительностью и умением вызывать симпатию. Я показывал фотографии Панчиты, где она колет дрова, вырубает кусты с помощью мачете и расхаживает по городу в ярко-розовом платье и с крупными бусами. Я признался коллегам, что из всех двухсот долгожителей, с которыми я встречался по всему миру, Панчита была самой удивительной.

— Ты должен меня с ней познакомить, — заявила Элизабет Лопез после моего выступления. Элизабет, наш психолог, специализировалась на здоровье и благополучии. — Я уже провела двадцать интервью и пока не встречала никого, похожего на нее.

Панчита жила всего в нескольких метрах от нашей резиденции, поэтому мы с Элизабет отправились к ней пешком. Над головами в ветвях манговых деревьев резвились обезьяны-ревуны. Пройдя по дороге, мы вошли в деревню Оханча. Женщины вели в школу детей в белых рубашках и школьной форме, а старики качались в гамаках на верандах. Особая атмосфера коста-риканского утра — неумолкающий фон музыки сабанеро, едва уловимый аромат жареных кукурузных лепешек — моментально наполнила меня счастьем.

Элизабет нам рекомендовал Луис. О проекте «Голубые зоны» она узнала из газетной статьи. Уволившись не так давно из Всемирного банка, Элизабет искала себе новое занятие, свой новый plan de vida. Луис помог ей связаться со мной, зная, что нашей команде не хватает местных экспертов. При первой же встрече я понял, что ее послала нам сама судьба. Уроженка Коста-Рики, она свободно говорила по-испански и выступала переводчиком между Джанни с Мишелем (которые не говорили по-испански) и интервьюируемыми. Более того, она помогла им дополнить анкеты, включив вопросы по оценке психологических факторов — например, степень счастья и веры у пожилых людей. Пока мы шли, я поинтересовался, что ей удалось найти.

— Дэн, это невероятные люди, — ответила она с воодушевлением. — Они такие позитивные и так преданы своей семье. Из 33 никойцев все, за исключением одного, проживают вместе с близкими.

Элизабет посмотрела на меня, продолжая идти и жестикулировать.

— У каждого из них отличная группа поддержки и частые гости, которые заходят практически каждый день, — своего рода физическая и психологическая страховочная сетка.

Мы прошли по тому же мосту, по которому за несколько дней до этого мы с Томми проезжали на велосипеде. Ближе к краю деревни дома становились попроще, на сваях, с жестяными крышами и маленькими огородами. Самые бедные и «индейские» семьи жили на окраине Оханчи, где выложенные словно по системе координат улицы уступали извилистым дорожкам и дорогам, которые нередко шли по берегам ручьев. Один из таких домов принадлежал Панчите.

Свернув на дорогу, ведущую к дому Панчиты, я попросил Элизабет поделиться еще какими-нибудь наблюдениями. Подумав мгновение, она ответила:

— Во-первых, я заметила, что — хотя это только мое впечатление — мужчины живут более спокойной жизнью, чем женщины. Они не беспокоятся о детях… и мы видели, как часто мужчины заводят любовниц.

Подойдя к дому Панчиты, мы громко ее позвали. Она распахнула деревянные ставни и, узнав меня, вскинула руки в искренней радости. Затем торопливо вышла во двор и обняла нас обоих.

— Панчита, — сказал я достаточно громко (женщина не очень хорошо слышала и видела), — это Элизабет. Ученый из Сан-Хосе. Она хотела поговорить с тобой.

— О-о-о, — прокричала Панчита, — конечно, проходите, располагайтесь.

Она была одета в яркое цветастое платье наподобие того, которое на ней было в нашу первую встречу, только зеленое, а не розовое. В ушах болтались длинные зеленые серьги, а посеребренные сединой волосы были зачесаны назад и заколоты гребешком с искусственными бриллиантами. Панчита подвела нас к двум деревянным скамьям возле крыльца.

Элизабет быстро нашла с Панчитой общий язык, расспрашивала ее о жизни в детстве и юности. Панчита рассказала, что является потомком кубинского героя-революционера и что у нее было чудесное детство.

— В те дни на Никоя не было дорог. Мой отец владел небольшой гостиницей, и у нас время от времени останавливались погонщики мулов. Каждое утро я просыпалась в три часа, варила кофе и готовила кукурузные лепешки для ночевавших в доме мужчин. Я ухаживала за родителями, — сказала она. И, повернувшись ко мне, назидательно добавила: — Вот так-то, Papi. Те, кто чтит своих родителей, вознаграждаются Господом.

От наших вопросов касательно мужа и отца ее детей Панчита уклонилась. Из ответов мы только поняли, что детей она растила по большей части одна. Все они жили вместе с родителями Панчиты, пока те не умерли и Панчита не унаследовала их ферму. На ней семья выращивала бóльшую часть продуктов. Если им нужны были соль или сахар, Панчита отправлялась за ними в город почти за тридцать километров.

— Тогда была тяжелая жизнь, Papi. — Она почему-то всегда называла меня Papi. — Теперь меня в малой воде не приготовишь, — заметила она, имея в виду свой возраст, — в том смысле, что старое жесткое мясо варится гораздо дольше. При этих словах она уперлась в меня пальцем. Изо рта у нее вылетела слюна, а болтающиеся ноги непроизвольно дернулись.

В какой-то момент ее обычная веселость сменилась серьезностью. Она положила ладонь на мою руку; у нее была очаровательная привычка непроизвольно дотрагиваться до людей, чтобы подчеркнуть свою мысль. Я взглянул на ее руку с длинными гладкими пальцами и аккуратно подстриженными ногтями. На безымянном пальце она носила серебряное кольцо с вмятинами.

— Моего сына убили, — проговорила она, глянув на меня карими глазами. Немногочисленные морщины впитали грусть пятидесятилетней трагедии. — Когда он был красивым двадцатилетним юношей, то затеял глупую ссору с приятелем, и тот убил моего мальчика. — Она помолчала минуту, продолжая болтать ногами. — У Господа на все своя причина, — подвела она оптимистичный итог. — Сегодня я благословенная женщина.

Элизабет повернулась ко мне и улыбнулась, словно говоря: «Понимаешь, что я имела в виду?»

Еще одна показательная история: однажды, когда Панчите было около семидесяти, она купалась в реке и услышала, как кто-то шевелится в кустах, а потом заметила мужчину, который за ней подглядывал.