Когда он заканчивает свою речь и улыбается, я оставляю его просьбу без внимания. Уверен, что пальцами оставил вмятины на подлокотниках его любимого офисного кресла.

Вернувшись в зал, игнорирую пытливые взгляды людей и возвращаюсь к работе. Мое лицо пылает от гнева. Иногда у глухоты есть свои преимущества, например, есть оправдание для игнорирования всего мира, когда хочешь, чтобы все заткнулись и отстали от тебя.

Нет, он не хотел, чтобы я занимался дизайном освещения постановки «Нашего города». Нет, я не какой-то особенный цветок. Нет, в итоге мою усердную работу никто не признал. Вместо этого, какая-то знакомая большая шишка доктора Твейта прилетает из Нью-Йорка, чтобы оформить для нас постановку, и он хочет, чтобы я показал этому парню, что к чему.

Я, из всех остальных людей. О чем, черт возьми, думает док?

Меня и так уже не замечают. Теперь, будто чтобы подсыпать мне соль на рану, я буду получать удовольствие от наблюдения за тем, как кто-то другой — кто даже не является частью чертового факультета — делает работу, которую должен делать я. У меня так много идей для «Нашего города». Я читал пьесу десять раз. У меня было видение сцены похорон, разных домов, церкви…

Черт! И нет ни одного другого человека на всем факультете, кто так заинтересован в дизайне освещения, и док знает это. Это моя мечта.

Когда прихожу домой через час, дверь позади меня захлопывается с такой силой, что чувствую, как вибрирует пол. Игнорирую беспорядок на кухне и закрываю дверь в свою спальню, не обращая внимания на косые взгляды от Бранта и Дмитрия, сидящих на диване, которых я, кажется, отвлек от очередной игры.

Бросив сумку на подоконник, ложусь на кровать и закрываю глаза. Кондиционер включается через мгновение. Чувствую, как воздух щекочет мою кожу. Это ощущение пробуждает меня, и я осознаю, что смотрю на голый потолок, пока мой разум блуждает в совсем другом месте.

Деззи. Интересно, какая у нее история. В этом году она появилась из ниоткуда. Она из Нью-Йорка, если эта информация, которую я узнал от знакомого из команды осветителей, верна. Знает ли она придурка, который хочет украсть мою славу? Никто ничего не знает о ней, но она на всеобщем радаре. А теперь она еще и получила главную роль в первой пьесе семестра.

И она выучила пару жестов, чтобы сказать мне свое имя с помощью своих сексуальных рук. Деззи…

Чувствую, что кто-то сел на мою кровать, поворачиваю голову и вижу Дмитрия. Он показывает мне:

— Что случилось? Ты в порядке?

Я пожимаю плечами и лениво поднимаю руки.

— Дерьмовый день.

Он сидит на краю кровати, из-за чего я почти не вижу его, поэтому сажусь и оборачиваюсь. Он показывает мне:

— Мы собираемся перекусить. Хочешь с нами?

Я качаю головой.

— Не в настроении.

Дмитрий ухмыляется.

— Что происходит? Дело в той девчонке?

В это мгновение я понимаю, что не хочу говорить о высокомерном дизайнере освещения из Нью-Йорка. Деззи… Вот на кого я предпочитаю тратить время и силы, чтобы двигать руками для обсуждения.

Я пожимаю плечами, изображая безразличие.

— Новенькая в театре. Да.

Дмитрий смеется, потом отвечает:

— Девушка хочет твои орешки? — и вместо реального жеста «орехи» он просто хватает свои причиндалы и ухмыляется мне с намеком.

Я качаю головой и слишком сильно фыркаю, вибрация проходит через мой череп, затем «говорю»:

— Приговор пока таков.

У него странно длинные руки, что позволяет ему быть особенно выразительным во время общения жестами. Это, своего рода, эквивалент крика в языке жестов. Но это единственная часть тела, которая у него длинная. Дмитрий — невысокий парень, ростом где-то метр шестьдесят, с мальчишеским лицом, румяными щеками и черными волосами. У него есть красно-синяя татуировка на предплечье, тату солнечных лучей на задней стороне шеи и бриллиантовый стержень в каждом ухе. Он бисексуал, но никого никогда не приводит домой, и кажется вообще не заинтересованным в сексе, кроме тех случаев, когда мы с Брантом зацениваем девушек. Это очень приятно, когда рядом есть кто-то, с кем можно свободно общаться, даже если я отказываюсь от использования жестов на публике, я ненавижу внимание.

Он показывает мне:

— Не позволяй девчонке разрушить твой день. Она не стоит того, какой бы красивой ни была.

Это гораздо больше, чем то, насколько она красива. Черт, я бы хотел услышать ее пение.

Я отвечаю:

— Она певица и актриса из Нью-Йорка. И она общалась со мной жестами.

Глаза Дмитрия округляются.

— О, тебе пиздец.

— Да, — соглашаюсь я.

Он хлопает меня по плечу, а затем двигает руками.

— Пошли с нами. Закажем тако. Брант угощает.

Я ухмыляюсь.

— А он знает, что угощает нас?

Дмитрий усмехается.

— Узнает, когда получит чек.

Думаю, компания приятелей — это как раз то, что мне нужно. Всю дорогу туда я рассказываю Дмитрию о Деззи, как она пела мне, как столкнулась со мной на фуд-корте и как общалась со мной с помощью жестов. Дмитрий переводит Бранту и всё время повторяет: «Тебе пиздец». Брант соглашается, подражая его знакам.

Когда мы втроем ходим ужинать в кафе, то занимаем нашу обычную кабинку в конце зала. Брант рассказывает нам о новой девушке, которую он встретил на занятии по психологии, что у него есть фантазия о том, как она гипнотизирует его, чтобы делать различные вещи. Когда он делает такое выражение лица, которое имитирует, как она будет выглядеть, когда нырнет между его ног, я смеюсь так сильно, что разливаю чай по столу, который попадает на штаны Дмитрия, из-за чего тот громко ругается и привлекает внимание соседних столиков. В разгар его истерики, я показываю ему:

— Не мог бы ты показать это все с помощью жестов? Я не могу разобрать, какие ругательные слова ты выкрикиваешь.

Дмитрий очень четко произносит:

— Иди на хер, — и начинает смеяться и бросает в Бранта пачку салфеток, пропитанных чаем.

Когда Дмитрий уходит в туалет, чтобы высушить штаны, Брант наклоняется над столом и расспрашивает меня о девушке. Я пожимаю плечами и отворачиваюсь. Он стучит по моей руке, привлекая мое внимание, а затем спрашивает, что я собираюсь делать с этим.

Я хмурюсь. Что, черт возьми, он ждет от меня?

Его взгляд становится серьезным — то, что я нечасто вижу в Бранте. Его губы двигаются медленно:

— Я не хочу, чтобы ты всегда был один. Я переживаю за тебя. Тебе нужно сделать что-нибудь по отношению к этой девушке.

Я качаю головой, снова игнорируя его. Нет смысла преследовать ее, неважно, знает ли она язык жестов. Она не сможет справиться со мной. Они все разбегаются.

Брант бьет меня по голове. Я ловлю его руку, угрожая раздавить ее, если он попробует сделать это снова, но он просто отвечает мне своей ухмылкой победителя и наклоняется над столом. Он напоминает мне, что она общалась со мной жестами, а затем имитирует ее, делая движения руками, случайным образом заканчивая своим любимым жестом «пердеть».

Я фыркаю и качаю головой. Чем больше я думаю о ней, тем больше расстраиваюсь. Тыкаю пальцами по экрану телефона, и затем показываю его:

На что ты намекаешь?

Я слишком много работаю.

Я облажался, чувак.

Она убежит сразу же, как только приблизится.

Брант кивает.

— Да, — говорит он медленно, — она убежит, потому что ты сдашься.

Пристально смотрю на него. Начинаю печатать снова, но Брант накрывает мою руку своей. Он говорит что-то еще.

Но я настолько сыт по горло, что делаю то, что не делал никогда прежде:

— Это не сработает, — говорю я ему.

Звук моего голоса застает его врасплох.

Мое лицо вспыхивает от злости. Я не могу больше разговаривать. Не знаю, как звучит мой голос. Чувствую себя чертовски неуверенным из-за этого. Помню, как в детстве слышал и веселился над невнятными звуками «с» и странными гласными звуками, которые издавали другие глухие люди, и вот он я, стал мишенью своих детских шуток. Я был маленьким говнюком, когда был ребенком… когда мог слышать…