Человек в хаки сделал две-три глубокие затяжки, расправил плечи, потянулся, не стесняясь, зевнул на долгом глубоком «а» и сказал глубокомысленно:

– Да… да…

– Плоховато, а? – начал управляющий.

– Плоховато? Вовсе дрянь! – сказал тот, еще раз обвел прищуренным глазом раскаленный зноем ландшафт и с бесконечно скучающим видом раскинулся в траве.

У Мейера не было, собственно, ни времени, ни охоты отдыхать с ним среди бела дня, но все же он чувствовал себя обязанным побыть еще немного подле этого человека. Итак, чтоб не дать разговору окончательно иссякнуть, он заметил:

– Жарко, а?

Тот только фыркнул.

Мейер посмотрел на него сбоку оценивающим взглядом и бросил наугад:

– Из Балтийского корпуса, да?

На этот раз тот в ответ не соизволил и фыркнуть. В соснах зашуршало. Появился, ведя мейеровский велосипед, лесничий Книбуш, белобородый, но с лысой головой, бросил велосипед Мейеру под ноги и проговорил, отирая пот:

– Мейер, опять ты кинул свой велосипед на проезжей дороге?! И еще добро бы свой, а то служебный; когда его сведут, ротмистр взбеленится, и тебе…

Но тут лесничий увидел черную выгоревшую прогалину, сразу покраснел от гнева (перед товарищем по службе он мог позволить себе то, на что никогда не мог, дрожа за свою жизнь, отважиться перед порубщиками) и пошел браниться:

– Опять ты, вшивый рохля, курил свою вонючую пакость и подпалил мне лес! Ну, подожди, дружок, теперь дружбу и вечерние картишки побоку: дружба дружбой, а служба службой. Сегодня же вечером господин ротмистр узнает…

Но судьба судила, что в этом разговоре лесничий Книбуш ни одной фразы не договорил до конца. Обнаружив уснувшую, как видно, в траве подозрительную, жалкую личность в хаки, он начал:

– Ты поймал вора и поджигателя, Мейер? Отлично, ротмистр за это похвалит; и придется ему попридержать язык насчет того, что мы-де тряпки, и что руки у нас коротки, и что мы побаиваемся людей… Заспался, сволочь! – закричал лесничий и сильно ткнул лежавшего ногою в ребра. – Живо! Вставай и марш со мной в холодную!..

Но тот, кого он пнул ногой, только сдвинул фуражку с лица, метнул в разъяренного лесничего пронзительный взгляд и выпалил еще более пронзительным голосом:

– Лесничий Книбуш!..

Мейер-губан с большим удивлением и еще большим удовольствием увидел, какое действие произвело это простое упоминание имени на его партнера по картам, тихоню и труса Книбуша. Лесничий съежился как громом сраженный, растерял сразу весь запас ругани и, застыв, как по команде «смирно!», тявкнул:

– Господин лейтенант!..

А тот медленно поднимался, отряхивал с мундира и штанов сучки и сухие травинки и говорил:

– Сегодня в десять вечера у старосты собрание. Оповестите людей. Приведите с собой и этого коротышку. – Он встал, поправил на себе кобуру и добавил: – Кстати, разъясните людям, каким количеством оружия мы располагаем в Нейлоэ, годного к употреблению оружия и боеприпасов… поняли?!

– Слушаюсь, господин лейтенант! – пробормотал старый бородач, но от Мейера не укрылось, что он подавил вздох.

Непонятный субъект коротко кивнул Мейеру, сказал:

– Итак, порядок, камрад! – и скрылся в кустах, за сосенками, за мачтовыми соснами, в густом бору. Исчез, как сон!

– К черту! – сказал Мейер, задыхаясь, и уставился в зеленую чащу. Но там уже опять все было неподвижно и сверкало полуденным блеском.

– Да, тебе «к черту», Мейер, – разворчался лесничий. – А я сегодня бегай весь день по селу, а по нраву это людям или нет – тоже еще неизвестно. Иные странно так покривятся и скажут, что все это вздор и что с них, мол, довольно и капповского путча… Но… – продолжал лесничий еще жалобней, – ты же его видел, какой он есть, сказать ему это в лицо никто не посмеет, и стоит ему свистнуть, все являются. Возражения слышу всегда только я один.

– Кто он есть? – спросил, любопытствуя, Мейер. – С виду он вовсе не такой всемогущий!

– А кем ему быть-то? – отозвался сердито лесничий. – Не все ли равно, как он себя назовет – своего настоящего имени он нам не откроет. Сказано, лейтенант…

– Ну, в наши дни лейтенант не большая шишка, – заметил Мейер, но все же ему импонировало, как тот осадил лесничего.

– Не знаю, большая шишка лейтенант или не большая, – пробурчал лесничий. – Во всяком случае, люди ему повинуются… Они там, – продолжал он таинственным тоном, – определенно затевают большое дело, и если оно удастся, то Эберту и всей красной шушере конец!

– Ну-ну! – сказал Мейер. – Многие так думали. Оказывается, красная краска въедливая, нелегко ототрешь.

– А вот на этот раз выйдет! – прошептал лесничий. – За ними, видно, стоит рейхсвер, и сами себя они называют Черным рейхсвером. Ими кишит вся наша сторона, и они так и прут и с Прибалтики, и из Верхней Силезии, да из Рура тоже. Их называют рабочими командами, и они будто бы не вооружены. Но ты же сам видел и слышал…

– Стало быть, путч! – сказал Мейер. – И меня просят участвовать в нем? Ну, я еще наперед крепко подумаю. Если мне человек заявляет: «Порядок, камрад!» – этого мне, извиняюсь, мало!

Лесничий шел уже дальше. Он перебирал озабоченно:

– У старого барина – четыре охотничьих ружья да две трехстволки. Потом винтовка. У ротмистра…

– Верно! – сказал Мейер с облегчением. – Как относится к этому ротмистр? Или ему ровным счетом ничего не известно?

– Да если б я только знал! – захныкал лесничий. – Но я же не знаю. Я уже повсюду выспрашиваю. Ротмистр ездит в Остаде и выпивает иногда с офицерами рейхсвера. Мы можем здорово влипнуть, и я, если дело сорвется, потеряю, может быть, место и кончу на склоне лет тюрьмой…

– Ну только не скули, старый морж! – засмеялся Мейер. – Дело же просто: почему нам прямо не спросить у господина ротмистра, хочет ли он, чтоб мы принимали участие, или нет?

– О, господи, господи! – вскричал лесничий и в неподдельном отчаянье заломил руки над головой. – Ты вправду самый безмозглый свистун на свете, Мейер! Ну как ротмистру ничего об этом деле не известно, а мы ему все выдадим? Ты же должен знать из газет: «Предатели подлежат суду фемы!..» Эх, я же сам… – спохватился он вдруг, и небо над ним почернело, все семь шкур, шурша, поползли с его плеч, руку свел ледяной мороз… – Старый я дуралей, я же выдал тебе все! Ах, Мейер, окажи ты мне милость, дай мне тут же на месте честное слово, что ты ни одной душе не выдашь ничего! А я не выдам ротмистру, что ты подпалил лес…

– Во-первых, – заявил Мейер, – леса я не поджигал, его поджег лейтенант, а стоит ли тебе выдавать лейтенанта, ты сам соображай. Во-вторых, если я и вправду подпалил лес, сегодня в десять часов вечера я зван к старосте и, стало быть, тоже принадлежу к Черному рейхсверу. И если ты после этого меня предашь, Книбуш, ты же знаешь: предатели подлежат суду фемы…

Мейер стоял, осклабившись, посреди лесной прогалины и смотрел на болтуна и труса Книбуша дерзко и вызывающе. «Если даже заваруха с путчем ни к чему не приведет, – думал он, – она хоть обезвредит этого жалкого наушника: он теперь ни полслова не посмеет сказать на меня ни старому барину, ни ротмистру!..»

А напротив него стоял старый лесничий Книбуш, и попеременно то краска, то бледность заливала ему лицо. «Вот тоже, – рассуждал он про себя, – сорок лет прослужил человек, старался, из кожи лез, думал: будет потом поспокойнее. Но нет, становится только хуже, а уж как сейчас я по ночам вдруг просыпаюсь от страха, не случилось ли чего, так со мной еще никогда не бывало. Раньше одна была забота – веди отчетность по дровам, и страх один – так ли ты сосчитал; да еще иногда из-за косули, чтоб не свернула со своей тропы, когда барин у меня сидит в засаде. А нынче всю ночь лежишь в темноте, сердце все пуще стучит, а в мыслях – порубщики и лейтенанты. Эта сволочь теперь вдвойне обнаглела, готовится путч… И вдобавок я тоже втянут в него, когда я ровно ничего не имею против господина президента республики…»

Но вслух он между тем говорил:

– Мы же сослуживцы, Мейер, и сыграли не одну приятную партию в скат. Я никогда на тебя не наговаривал господину ротмистру, а сейчас насчет пожара в лесу у меня вырвалось так только, сгоряча. Я бы никогда тебя не выдал, ну конечно же нет!