Видок возвращается с бутылкой, протягивает бокалы и наливает все вина.

— Аллегра догадалась. Зачастую, когда те старые ведьмы записывали свои зелья, они пропускали шаг-другой, чтобы сберечь секреты. Мы работали всю ночь, но смесь не становилась однородной. И тут Аллегра интуитивно нашла решение. Ты желаешь сохранить своё тело, так что его мы и добавили в неё. Я нашёл в мусорном ведре одну из твоих окровавленных рубашек, отрезал клочок и бросил туда. В этом весь фокус. Эликсир должен готовиться для каждого индивидуально. И конкретно этот — твой.

Он протягивает мне маленькую старинную аптекарскую бутылочку янтарного цвета. Что-то типа той, которой пользовалась Мэтти Эрп, чтобы прятать от Уайетта[194] лауданум[195].

— Спасибо. Я не шучу.

Видок встаёт рядом с Аллегрой, обнимает её и целует в висок.

— Она скоро заменит нас всех. А ты, ты снова станешь самим собой, в рубцах и морщинах, как мошонка Люцифера.

Что можно сказать на это? Я поднимаю свой бокал.

— За яйца дьявола.

Аллегра и Видок поднимают свои.

Он говорит:

— Пу ле бурсе дю диабль[196].

Мы с Видоком осушаем бокалы. Аллегра вежливо пригубливает из своего и спрашивает:

— Кстати, о дьяволе: это правда, что ты работаешь на него?

Я прикладываю руку к ране, где вошла пуля.

— Похоже на то. Прошлым вечером я спас засранцу жизнь.

Аллегра глядит на меня с видом разочарованной училки, но Видок наклоняется, чтобы получше рассмотреть пулевое отверстие.

— Шёлк Сан-Рафаэль. Ле петит арейни[197] прекрасно делают свою работу, не так ли?

— Даже не знаю. Мои глаза были закрыты.

Он смеётся и наливает нам ещё вина.

— Я тебя не виню. Они мерзкие маленькие твари.

Когда он предлагает налить Аллегре, она качает головой.

— Как ты можешь на него работать?

— Я работаю на него, потому что он мне платит, как и Стража.

— Тебя не беспокоит брать у него деньги?

— А брать у меня, когда я тебе плачу? Часть твоей зарплаты идёт из тех средств, что он даёт мне. Зарплаты за работу, которую ты даже больше не делаешь.

— Я не святоша, но не думаю, что это правильно.

— Совсем недавно ты умоляла меня познакомить с ним. Теперь ты вдруг Коттон Мэзер[198]. С чего бы это?

— Хотеть увидеть его — это не то же самое, что работать с девяти до семнадцати на того, кто является сущим злом.

— Это не он отправил меня в ад. Он не тот, кто хочет уничтожить мир, Небеса и всё, что между ними. Это Мейсон. Люцифер всегда предельно открыто вёл себя со мной. Меня беспокоят люди. Кроме того, он выдал мне гонорар практически сразу, как я вернулся, так что я ему должен.

— Ты действительно считаешь, что его волнует, что он задолжал тебе? Думаешь, он не обманет тебя, чтобы забрать твою душу?

— Меня не волнует, что он сделает. Меня воспитали платить свои долги. Кроме того, я же Пиноккио, помнишь? Не совсем настоящий мальчик. Никто не знает, есть ли вообще у нефилимов душа.

— Всё верно, папенькин сынок, заступись за старика.

— О чём ты?

— Ты сказал, что Люцифер помог тебе, когда ты охотился на Мейсона и Круг. До сих пор он платил тебе деньги только за то, чтобы ты ничего не делал, а только пьянствовал. Теперь он здесь с работой, которую легко мог поручить другим людям, что означает, что это всего лишь повод держать тебя рядом.

— Прошлым вечером я вытащил его задницу из огня, и в доказательство этого во мне есть дырки.

— Как думаешь, сколько копов принадлежат Люциферу? Сколько политиков, солдат, шпионов и корпоративных миллиардеров в одной лишь Калифорнии? И ты единственный, кто может защитить его?

— Думаешь, не могу?

— Подумай вот о чём. Твоя мама была красивой одинокой женщиной, а твой отец был ангелом.

Видок вдыхает аромат вина в своём бокале и пожимает плечами.

— Несомненно, возможность того, что Люцифер твой отец, приходила тебе в голову и раньше.

— Мне много чего приходит в голову, но глупости я отсеиваю.

Аллегра подходит и кладёт ладонь мне на руку. Я знаю, что она пытается быть доброй, но ощущение такое, словно это коп собирается защёлкнуть браслеты.

— Чем больше ты с ним, тем сильнее он будет засасывать тебя в свой мир, так что ты действительно начнёшь вести себя как его сын, а сделав это, ты будешь таким же как он, и больше не будешь Старком.

— Для того, кто говорит, что он не святоша, ты чересчур хорошо разбираешься в теме дьявола.

— Мне нет дела до дьявола. Я беспокоюсь о тебе. Он станет манипулировать тобой, обманывать тебя и превращать тебя в то, что ты ненавидишь.

Я убираю руку из-под её ладони и наливаю себе ещё вина.

— Тебе просто завидно, что всем известно имя моего отца, а о твоём никто даже не слышал.

— Это не шутки.

— Всё является шуткой, если смотреть на это с правильной точки зрения, и именно с этой точки зрения я рассматриваю данный разговор.

Я залпом проглатываю вино и ставлю бокал.

— Я провёл одиннадцать лет в Даунтауне, и ты полагаешь, что Змейка Джейк собирается обвести меня за те несколько недель, которые потребуются для съёмок фильма? Мне плевать, если он мой отец. Это означает лишь то, что он трахнул мою маму. Я вырос с другим парнем, который трахал мою маму и каждый день моей жизни желал мне сдохнуть. Чёрт, во всемирном конкурсе на звание самого лучшего папы Люцифер побеждает хотя бы потому, что не хочет, чтобы я лежал с медяками на глазах. Как я уже говорил, он не тот, из-за кого я не сплю по ночам. Меня беспокоят люди.

Видок встаёт между нами и кладёт руки нам на плечи.

— Почему бы нам всем не присесть, не выпить ещё вина и забыть этот разговор о дьяволах и отцах. Ни одна из этих тем никогда не ведёт ни к чему приятному.

Я гляжу на Аллегру. Её сердце бешено колотится, а зрачки расширены. Дыхание ровное, но ей приходится работать над этим.

— Спасибо, но мне нужно кой-куда.

— Пожалуйста, не уходи, — говорит она.

Она снова кладёт ладонь мне на руку. Я высвобождаюсь и иду к двери.

— Ещё раз спасибо за эликсир. Что мне с ним делать?

— Просто выпей, — отвечает Видок. — Но сперва смешай с чем-нибудь. На вкус он слегка напоминает скипидар.

— Возьму немного «Маргариты» с маленькими зонтиками. Спасибо.

— Возвращайся поскорее, ладно? — Говорит Аллегра.

Я открываю дверь и выхожу в коридор. Мне нечего ей сказать, поэтому не говорю ничего.

Конечно же мне приходило в голову, что Люцифер может быть моим отцом, но как вообще подобное может укладываться в голове? Неужели он тайна всей моей жалкой жизни? Почему у меня было так много силы, когда я был ребёнком, и почему я ни черта с этим не сделал, когда повзрослел? Неужели всё так просто? Может, вот почему Мейсону было так легко отправить меня в ад. И почему регулярно убивают или ранят всех, кто мне дорог. Самое худшее — это быть вынужденным признать, что Аэлита, возможно, права. Может, я и есть Мерзость. Папенькин сынок, просто щепотка старой серы.

Спустя десять минут я беседую с Карлосом в «Бамбуковом доме кукол». В музыкальном автомате звучит «Бали Хай» Така Шиндо.

По шкале от одного до десяти, насколько злобно я себя веду? Скажем, один — это Санта печёт печенье для сироток, а десять — это Гитлер ест младенцев с Фредди Крюгером.

— Ты уж точно не Санта. Но я не вижу, чтобы ты макал младенцев в салатную заправку. Для меня то, насколько злобно ты себя ведёшь, целиком зависит от того, сколько следов крови ты оставляешь на моих полах.

— Ты же не считаешь, что я обманом пытаюсь заставить тебя стать серийным убийцей, или работать на налоговую службу, или совершить ещё что-нибудь ужасное?