– Николь! И это – твой стиль? Все на полу. Есть на полу, сидеть на полу, спать на полу.

– Да, таков мой стиль. Все на полу. Это раскрепощает.

– Свобода!

Георг ложится на пол, раскинув руки. Николь ложится рядом. Они лежат и курят одну сигарету. Когда Георг выкидывает окурок в окно, она шепчет:

– Загадай желание!

– У меня одно желание. И я его прекрасно знаю. – Георг берет руку Николь в свою. – У тебя красивые пальцы, Николь. Спорю, что тебе понравились мои пальцы потому, что они похожи на твои?

Они засмеялись.

– Неужели у меня мужские руки?

– У тебя женские руки…

– И мужские пальцы.

– Бывают мужские пальцы, женские пальцы, пальцы музыканта, пальцы художника, пальцы каменщика. У тебя пальцы художника.

– Зато я услышала твой смех.

Георг опускает руку Николь, привстает на локте, наклоняется, внимательно всматриваясь в ее лицо.

– Николь. Николь…Тебе не подходит это имя. Ты другая. Николь – просто красивая и хрупкая. И красота у нее теплая, детская. А ты – сильная, у тебя тайна. Твоя красота нарисована в холодных тонах. В белых, сиреневых и голубых. Ты – Изабель.

– Зови меня как хочешь. Не имеет значения.

– Изабель. ты – Изабель… Я хочу нарисовать тебя…

***

Николь лежит на кровати, глядя в потолок, бормочет:

– Как же ты ошибался, Георг, как ты ошибался. И как я тебе поверила? Холодные тона. Белый, сиреневый и голубой. Неверно. Ты сам потом сказал. И не обратил внимания. И я не обратила. Бывают мужские пальцы, бывают женские пальцы… Бывают на руках мужские жилки – такие руки только у мужчины. И бывают на руках женские жилки – такие руки только у женщины… Все, что остальное – искажение.

Над кроватью склоняется лицо медсестры:

– Не хотите бульона, мадемуазель?

– А мою бабусю вы уже накормили? Она любит малиновое варенье. Но прежде чем есть варенье, бабуся, дай, я заплету тебе косу. Нельзя же быть такой неряхой!

– Поешьте же бульона, мадемуазель.

– Все живое. Все только живое. Краски живые. Кисти живые. Листья живые. Камни живые. Бульон живой.

Бульон в тарелке глухо булькает.

– Вот!

– Как хотите, мадемуазель.

Медсестра уходит. Николь берет в руки тарелку с бульоном.

– Ты мне улыбаешься, милый? Давай расскажу тебе одну печальную сказку. Семейный рождественский стол с пирогом… Все сидели, молчали, про себя страдали и любили, и никто не знал, что уже остывший яблочный пирог, стоявший на столе, любил кастрюльку с манной кашей, которая стояла в холодильнике. Яблочный пирог не видел ее весь день за белой, тяжелой, холодной дверью… Поэтому яблочный пирог тоже молчал. Страдал. И любил… Все живое. А когда живое, то оно чувствует, а значит, ему тоже бывает больно… А бабуся любила малиновое варенье и ей было все равно, больно ли малине, когда ее варят…

Кити тронула доктора Вайса за рукав.

– Что это с ней?

Доктор нервно дернул плечами.

– Бывает… Последствие отравления. Еле вытащили ее с того света.

И он быстрой походкой пошел вглубь коридора.

Кити долго смотрела доктору в спину.

***

… Георг открыл дверь. Николь засмеялась.

– Мы у тебя? Или все еще у меня? Это мой стиль? Или твой стиль? Есть на полу, сидеть на полу, спать на полу. Все на полу.

Георг делает гротескный реверанс.

– Это наш стиль. Прошу вас, проходите в мое жилище. Пожалуйста, познакомьтесь с моими кисточками, красками, и – о, какой шедевр! – с этим важным холстом! Прошу вас, королева красок, повелительница кистей, фея вдохновения, садитесь вот сюда. Я буду вас рисовать. Ты устала? Можешь пока закрыть глаза.

– Можно ли приклеить твои картины к потолку? Можно было бы лежать и смотреть на них.

*** *** ***

8

Доктор Сезанн Вайс не мог уснуть. Он думал о своей пациентке со странными глазами. Наконец, он встал, тихонько вышел в коридор и направился в ее палату. Он знал, что никого не встретит в коридорах. В этот час вся клиника спала. Буйных у него не было.

Она тоже спала, разметавшись на кровати. В этой больничной пижамке, с рассыпанными в беспорядке по подушке волосами, она казалась совсем маленькой и беззащитной. Ее ресницы черными иглами лежали на порозовевших щеках, изредка подрагивая. Он видел, как под закрытыми веками у нее движутся глазные яблоки. Она видела какой-то сон… Ее губы напоминали ему бутон цветка… Он сел рядом с ней на кровать, осторожно взял ее руку в свою. Рука у нее была маленькая, теплая и влажная. Над губами у нее тоже высыпали биссеринки пота. Вдруг она заметалась и что-то прошептала. Сезанн Вайс склонился над ее губами и прислушался. Она снова завозилась и прошептала:

– При чем здесь моя машина… чертовка…

Он выпрямился и долго рассматривал ее. А она вдруг отчетливо произнесла во сне:

– Вернись…

***

… Часы на стене. 12.00. Изабель сидит с закрытыми глазами, а Георг рисует ее. На холсте – размазанные желто-розовые линии.

Часы на стене. 15.00. Изабель сидит с закрытыми глазами, Георг рисует ее. На холсте – все те же линии, сквозь них просматривается лицо.

Георг осторожно отложил кисть.

– Я собираюсь жениться на Анжелике.

– Я знаю.

Георг внезапно сердится.

– Ты все знаешь? И открой, наконец, глаза!

Изабель открыла глаза. Улыбнулась.

– Я тебя знаю. Я тебя чувствую.

– Она богатая… Я смогу устроить свою выставку. Твою выставку. Я хочу жить так, как хочу, делать то, что хочу. Я хочу всю жизнь, понимаешь? Всю, целиком. Скажи, что это пошлость, мне все равно.

– Мне тоже.

– Чего бы ты хотела?

– Знаешь, когда бы можно было с рождения выбирать, кем хочешь быть, я была бы грабителем. Я бы грабила банки. Ради интереса. Кто кого переиграет. Я – банк и полицию, или они меня.

– Художники тоже грабители. Грабят одно, отдают другое.

– Мы все грабители, Георг. Всегда – грабим одно, отдаем другое.