Прибывшие офицеры опрашивали юнкеров. Старший курс говорил, что никакого цука нет. Конечно, они рот раскрыли на сладкий каравай цука, а он возьми да обломись. Младший курс говорил, что они слышали о цуке и выступают категорически против него.

Вечером вызвали и меня перед грозные очи начальника Главного штаба. Рядом сидел полковник из Главного управления военно‑учебных заведений Военного министерства и старательно записывал по ходу нашего разговора.

– А что вы скажете, господин баронет? – спросил меня генерал Алексеев.

– Господин генерал, мне, собственно говоря, сказать нечего, – сказал я. – Был вызван в комитет «корнетов» училища и проинформировал их о том, что не позволю цукать моих юнкеров. Вот и всё.

– Так ли уж всё? – усмехнулся генерал. – А что за сабельный бой, о котором так заливается пресса?

– Никакого боя не было, – сказал я. – Просто мы были в фехтовальном зале, и кто‑то из «корнетов» попросил меня показать, как я владею шашкой. Вот я и показал им пару приёмов.

– Почему вы их называете «корнетами»? – возмутился генерал.

– Я их так не называю, это они себя так называют, – сказал я.

– А как на это реагируют офицеры училища? – спросил генерал.

– Не знаю, господин генерал, – ответил я, – я второй день в училище и с офицерами пока не соприкасался.

– Понятно, – протянул генерал и стал ходить вдоль стола, заложив руки за спину. – А вот у меня такой вопрос. Что бы вы сделали, если бы вам поставили задачу вытравить неуставные взаимоотношения в армии?

Я не стал ломаться как барышня на выданье и сказал просто и по‑военному:

– Первое. Сменить офицерский состав училища. В армии много прекрасных кавалеристов, не заражённых цуком. Втрое. Все юнкера должны получить письменное предостережение, что за попытку цука они будут исключены из училища и отправлены рядовыми в армейские части на срочную службу, начало которой будет отсчитываться со дня прибытия их в часть. Предостережение об исключении со службы за пропаганду цука должны получить все без исключения выпускники училища. Через три месяца вы не узнаете армию, господин генерал.

– Не слишком ли вы планетарно мыслите, господин фельдфебель? – сказал генерал.

– Никак нет, господин генерал, – сказал я. – Если мыслить масштабно, то кавалерийское училище нужно закрыть и перевести его за город, преобразовав в училище ракетных войск и артиллерии, или в бронетанковое училище. Вторая половина двадцатого века, а в центре столицы пахнет как на конюшне. Причём запах существенно зависит от качества поставляемого овса.

– А вы сами хотели бы учиться в бронетанковом училище? – спросил генерал.

– У меня другая судьба, господин генерал, – сказал я. – Через год я сдам экзамены экстерном за курс Николаевского кавалерийского училища и пойду служить по административной линии.

– Интересный вы человек, господин фельдфебель, – сказал генерал, – но уж больно вы свободно ведёте себя с начальником Главного штаба.

– Прошу прощения, господин генерал, – сказал я. – Вы задавали вопросы. Я отвечал. Никаких вольностей я не допускал.

– Так‑то оно так, – сказал генерал Алексеев, – но сдаётся мне, что я вас откуда‑то знаю, а вот откуда, никак не припомню.

– Возможно, что Анна Александровна говорила обо мне? – как бы случайно спросил я.

– Возможно, – задумчиво сказал генерал.

А я генерала Алексеева помнил ещё молоденьким поручиком, приехавшим сдавать экзамены в академию Генерального штаба.

Глава 27

Меры по наведению порядка в училище не заставили себя ждать.

Начальник училища был введён в состав Государственного совета, где и будет дремать до почётной отставки. Курсовые офицеры из числа выпускников Николаевского кавалерийского училища были переведены в строй. Все юнкера получили и подписали предостережение о недопустимости в училище цука и других форм неуставных взаимоотношений, а наш набор был объявлен последним кавалерийским. Главному управлению военно‑учебных заведений Военного министерства поставлена задача подыскать новое место дислокации училища за пределами города.

Я не отрицаю кавалерийской подготовки. Для пограничников и корпуса военных топографов лошади являются незаменимыми помощниками в их трудной службе. В железнодорожных войсках при строительстве новых дорог и объектов. У медиков для доставки раненных с поля боя. Артиллерия практически вся перешла на механическую тягу. Ракеты на лошадях не перевозят. Лошадей не запрягают в танки, разве что только что в военно‑полевые кухни. Офицеры Генерального штаба обзавелись джипами, а лошадь нужна в основном для аристократических прогулок по утрам в избранных садах столицы.

Я по команде передал мой текст училищной песни для исполнения в строю под мелодию «Марша славянки». Текст был разучен на нашем курсе и исполнялся во время вечерних прогулок перед отходом ко сну. На ночь продували лёгкие. Песня стала популярной, её стали петь и в других училищах. И только после этого она была узаконена приказом начальника Главного управления военно‑учебных заведений.

Облетели последние листья

И опять начался новый год,

Аксельбантов блестящие кисти

И в манеже учебный галоп.

Юнкера – мы надежда России,

Эй, труба, нам «Славянку» сыграй,

Мы пощады в боях не просили,

С нами Бог, но и сам не плошай!

И профессия наша известна –

Защищать нужно Родину‑мать,

Хоть она не всегда и любезна,

Мы не можем её выбирать.

Юнкера – мы надежда России,

Эй, труба, нам «Славянку» сыграй,

Мы пощады в боях не просили,

С нами Бог, но и сам не плошай!

Мы по жизни душевные люди,

Нашим дамам приносим цветы,

Нам минуты даны для прелюдий,

И любовь моя встречная – ты.

Юнкера – мы надежда России,

Эй, труба, нам «Славянку» сыграй,

Мы пощады в боях не просили,

С нами Бог, но и сам не плошай!

Скоро выпуск и мы – офицеры,

Бросит мелочь мальчишеский строй,

И забот у нас будет без меры,

И по золоту звёздочек рой.

Юнкера – мы надежда России,

Эй, труба, нам «Славянку» сыграй,

Мы пощады в боях не просили,

С нами Бог, но и сам не плошай!

Учёба шла своим чередом. Я повторял уже пройдённые мною предметы и консультировался с преподавателями по отдельным темам программы второго курса. Наш курс никто не трогал, и учёба шла как по маслу. Были, конечно, и эксцессы, но это внутренние дела и на ход учебного процесса они влияния не оказывали.

Помимо чисто кавалерийских дисциплин мы изучали общевойсковые дисциплины, такие как тактика пехоты и стрелковое дело. На вооружении всё так же состояла качественно усовершенствованная винтовка Мосина и самозарядная винтовка Токарева. Конструктор Токарев был из простых казаков, рано осиротел, но получил образование, стал оружейным мастером, выучился на офицера, и я его помнил сотником и есаулом 12 Донского казачьего полка. Кроме самозарядной винтовки Токарев создал пистолет Тульский Токарева (ТТ) тридцатого калибра (7,62 мм), а потом и тридцать восьмого калибра (9 мм). Из пистолета тридцатого калибра я, в своё время, стрелял довольно неплохо, то с пистолетом тридцать восьмого калибра я сталкивался вплотную, можно сказать, впервые. У последнего чуть посильнее отдача, но останавливающее действие пули намного сильнее. А если ты умеешь стрелять из пистолета, то сможешь прекрасно стрелять из любого пистолета. Мои преподаватели были сильно удивлены, когда я на второй стрельбе положил двадцать девять очков из тридцати возможных. Первая стрельба ушла на выявление точки прицеливания и особенностей спуска курка.