- Да, Андрей! - согласно кивает Мария Шкворина, представлять всем известную личность которой ведущему даже не приходит в голову, - Две абсолютно идентичные капсулы, как два яйца из одного птичьего гнезда. Не знаю, возможно, эту загадку нам мог бы прояснить Ваня, вместе с которым мы тогда осуществляли эту закладку но, как вы все знаете, он...
Женщина быстро отворачивается в сторону, но при этом уголки её жёлто-зелёных глаз в лучах заходящего солнца успевают сверкнуть бриллиантами непрошенных слезинок, и голорежиссёр тактично переключает голокамеры на ведущего в студии Андрея Махова.
- Да, Мария Ерофеевна, - скорбно опускает голову ведущий, - Мы до сих пор не знаем, куда на шестом году вашей совместной жизни исчез Иван Шкворин. Но мы все помним, какой неоценимый вклад ваш муж внёс в дело Великой Реформации, благодаря которому наша страна в короткий срок опередила в своём развитии все капиталистические страны!
Несмотря на то, что никто не объявлял минуту молчания, освещение студии на некоторое время слегка приглушается, а звучащие фоном бравурные комсомольские марши сменяет минорная мелодия. Гости студии, сидящие полукружием амфитеатра вокруг сцены, разом встают и сурово молчат, а чуть погодя, по сигналу машущего руками за кадром помрежа, так же дружно степенно присаживаются, поудобнее устраиваясь в неудобных креслах, красные спинки которых стилизованы под комсомольские значки с дырой в виде Ленина.
Голокамеры вновь показывают серую коробку четвёртого учебного корпуса НГТУ, где наконец-то начинается какое-то осмысленное, хотя и не совсем понятное движение. К Марии Шквориной подбегает один из сотрудников университета, который, склонясь к её уху и неистово жестикулируя, что-то весьма эмоционально той объясняет.
- Андрей! - взволнованно обращается к ведущему товарищ Шкворина, - Вы не поверите, но во второй капсуле обнаружено личное послание моего мужа, то есть, Ивана Шкворина, которое он тайно заложил рядом с первым почти сразу же после своего исчезновения! И, кроме того, по содержащейся в его послании инструкции, рядом с капсулами найдена ещё и герметичная бобина с киноплёнкой, которая, говорят, неплохо сохранилась. По счастью, в нашем корпусе есть научно-образовательный центр цифровых систем и телевидения, а также научно-исследовательская лаборатория обработки изображений. Так что, Андрей, через несколько минут наши ребята перешлют вам уже готовый к демонстрации файл.
- Вот честное комсомольское, уважаемые голозрители и голозрительницы! - прикладывая руку к сердцу, отчаянно клянётся ведущий, - Этого нет в сценарии, а потому не считайте за рояль в кустах наличие столь релевантных лабораторий в техническом университете!
Режиссёра голомарафона, по всей видимости, тоже напрягает возникшая на пустом месте в высшей мере непонятная ситуация, а потому, прежде чем собрать на своей съёмочной площадке срочное совещание, он не находит ничего лучшего, как перебить творящееся в прямом эфире безобразие первым попавшимся под руку рекламным блоком.
Повинуясь сигналу разрешающей кнопки, второпях нажатой шаловливой ручонкой уже выкатившегося из затемнённой режиссёрской каморки маленького бородатого толстячка с всклокоченной шевелюрой, звучит предназначенная для подобных случаев музыкальная отбивка, одновременно с которой на голо-экране вспыхивает логотип рекламного блока.
По завершении музыкальной отбивки рекламный логотип сменяется ночным видом какой-то автолётной площадки, за пределами сетчатой ограды которой бредёт хмурый угонщик в чёрной лётной куртке и хрипловатым голосом недовольно бормочет: "Да я американцев не люблю. И японцев не люблю. И французов. Шведы, финны... не люблю!" Неожиданно замирает и, всматриваясь в темноту, восхищённо хрипит: "Я узбеков люблю, они зимой при взлёте не обледеневают!" Знак Ташкентского автолётного завода, звук захлопываемой дверцы, вой стартующих турбин и завывание сирен преследующей госаэроинспекции ...
- Приветствуем тех, кто только сейчас присоединился к нам, - вновь появляется на голо-экране ведущий после окончания последнего ролика рекламного блока, - И напоминаем, что мы в прямом эфире всесоюзного голомарафона, посвящённого столетию Ленинского комсомола! Итак, только что к нам в студию поступила сенсационная запись последнего обращения пророка Великой Реформации Ивана Шкворина, сделанная им через несколько дней после своего таинственного исчезновения тридцать пять лет назад. Мы и сами пока, честно говоря, не знаем, что же в нём содержится, но заранее приносим извинения за, не очень хорошее качество записи, изначально осуществлённой на любительской киноплёнке тех нелёгких для нашей страны лет, когда любая советская женщина в целых колготках под джинсами считалась уже обеспеченной. Господи, о чём это я? Внимание на экран!
Объёмный голографический кадр сверхвысокого разрешения с напряжённо застывшим в ожидании привычных, но не очень желательных неприятностей ведущим сменяется на плоский белый экран, невнятное шипение и хаотично мельтешащие значки служебных пометок, нанесённых на стандартный ракорд начального участка старой киноленты.
Однако, через несколько секунд на месте белого экрана неожиданно появляется хотя и по-прежнему двумерное, но достаточно сносное и узнаваемое изображение Ивана Шкворина, сидящего на тюремных нарах и жадно поглощающего макароны из большой миски.
- Уже снимаешь? - недоумённо поднимает голову молодой человек, с неохотой отставляя в сторону посуду с недоеденным перекусом, - Предупредил бы, что ли, Батон! Ничего не могу с собой поделать, до чего ж я люблю этот двойной макаронный гарнир! Вот как с корешем порубали как-то с голодухи в какой-то привокзальной столовке одну тарелку на двоих, так и прёт меня с этих макарон! А ещё яичницу тоже очень уважаю, но в тюряге её почему-то не дают... Впрочем, я отвлёкся. Всем привет! Если кто не знает, то меня зовут Иваном Шквориным, по батюшке, хе-хе, Ильич, но обойдёмся как-нить без отчества, ибо, во-первых, не по чину мне такое дважды известное отчество носить, а, во-вторых, молод ещё, в сентябре только двадцать три стукнуло. Слышь, Батон, плесни-ка мне чефирку, а то что-то в горле пересохло! Чего ржёшь? Это, видать, от волнения, а не после вчерашнего...
Недовольно насупившись, товарищ Шкворин берёт протянутую ему из-за кадра чьей-то исколотой портаками рукой закопчённую алюминиевую кружку с какой-то исходящей паром тёмно-бурой субстанцией, в которую воткнута чайная ложка. Шумно отхлёбывает из кружки пару глотков, блаженно выдыхает и с сожалением отставляет её в сторону.
- Вот скажи мне, Батон, - обращается товарищ Шкворин к кому-то за кадром, - Почему у тебя получается такой изумительный чефир, а какой-то банальный SWOT-анализ у тебя выходит, ну, к примеру, как та бурда, которую в вашем котлопункте называют чаем?
