– Опять же, – продолжала баба Стася, – люди есть разные. Вот ты, к примеру, в таком положении вежливо бы днем явилась – так, мол, и так, бывшая хозяйка прислала, пакетик в тайничке позабыла. А если человек весь век по тюрьмам, то он иначе просить не умеет, как кулаком. Он уже не так устроен, как мы с тобой. Может, сам по себе он еще и не так уж был плох, – а тюрьма всякого погубит. Еще никто оттуда лучше, чем был, не возвращался. Хуже – это да, это бывало.

Баба Стася говорила общеизвестные вещи. При нужде я и сама кому угодно наговорила бы таких прописных истин. Да, люди от природы разные – истина первая. Да, для уголовника лучший, если не единственный способ без затруднений побывать в квартире – придушить на полчасика хозяйку и взять ключи. На то он и уголовник. Абстрактно все эти истины я знала. Когда увидела их в конкретном применении – не желала верить собственным глазам.

– А дальше все совсем просто. Ты ладошками тепло и холод чуешь? – вдруг спросила баба Стася.

Не знаю, как насчет тепла и холода, но какие-то странные способности у меня есть. Мне приходится иногда массировать бегемотиц – так, на скорую руку, когда они чего-нибудь потянут или остеохондроз даст себя знать. Однажды прямо на тренировке у одной бегемотицы отнялась левая рука. Шуму было! Единственное во всей медицине, в чем я ориентируюсь, – это массаж. Я прикрикнула на свое стадо, чтобы не кудахтали – мол, это все минутное дело. И стала массировать бесчувственную руку. Результата, конечно, не было никакого. Я вспомнила старое правило – массаж при травме нужно вести выше места поражения. Определила границу чувствительности и принялась мять плечо и спину. Тут оно и случилось. Где-то под лопаткой я ощутила как бы бугорок. Он вырос и приник верхушечкой к кончику моего пальца. Я с силой нажала на него, загоняя обратно в спину, и тут моя пациентка заверещала – по руке мурашки побежали, да еще какие свирепые! Так и должно быть, ответила я, продолжая растирать ее левую лопатку и жать на бугорок. Мурашки – это было замечательно! Через минуту чувствительность в руку вернулась полностью, а бегемотицы уставились на меня с религиозным почтением. Вообще они удивились меньше, чем я сама. Потом я не поленилась и проконсультировалась у знакомого врача. Оказывается, я набрела на точку с китайским названием, отвечающую за остеохондроз. Потом я таким же методом тыка нашла на бегемотицах еще несколько точек – в общем, что-то мои пальцы чуяли.

Эту историю я рассказала бабе Стасе, и она успокоилась.

– Значит, и без меня найдешь спрятанное, – сказала она. – Могла бы я тебе помочь, да только лучше привыкай сама.

– А ты, бабушка, научишь меня глаза отводить?

– Этому обучу. Невелика наука. А теперь полечу-ка я к подружкам досидеть.

– Зачем, бабушка? Скучно же тебе с ними!

– А ты не понимаешь? Все мы одним грехом повязаны, все душу дьяволу продали, хоть и с добрым намерением. Вот сидим мы вместе – и вроде не так нам страшно. А отколется кто-нибудь одна – других сомнение возьмет, не нашла ли она ход к спасению да не спаслась ли тайком от всех? Нет, лучше уж честно сидеть с этими бедолагами.

– А ты сама – разве не боишься?

– Ну, побаиваюсь… Так ведь я хитрая! Я ведьмовской дар получила, чтобы зерно из колхозного амбара незаметно украсть, а потом его на добрые дела пустила. И опять же – я по справедливости это зерно взяла, не может быть, чтобы человек всю весну и все лето спину горбил, а ему за это – горсточку на трудодень. Все зачтется! Я же не сижу за пирогами и не жду околеванца! Помяни мое слово – выручит нас всех Зелиал. А то еще, может, своего ангела справедливости найдет. Совсем ладно будет.

Она вздохнула.

– Встретились мы тогда – я молодая, он вроде бы тоже. Запал в душу! Никому не говорила, засмеют, а тебе скажу. Ты не больно смешливая. И вот сколько лет прошло – я седая, старая, а он – все такой же. Погляжу на него – словно и лет этих не бывало.

Баба Стася замолчала.

– Всякое у меня в жизни было. И мужу верности не соблюла, не то, что другие. Полсела у нас вдов было. Иная так до смерти и блюла, это я доподлинно знаю. А я – нет. И вот теперь могу тебе сказать, одна у меня была думка – уж если не он, нечистая сила, бес треклятый, так пропадай моя телега, все четыре колеса! Диковинно, правда? Ну, ладно уж, лети! Лети!..

Каждую ночь это повторяется – из-под земли вырастают белые тени, вся радость которых отныне – полет и справедливость.

Давным-давно умерли и Теофиль Готье – поэт, и Карлотта Гризи – его синеглазая подруга, танцовщица, и Жюль Перро – танцовщик, которого она тоже когда-то любила и который сочинил ей танцы. Те трое, тот извечный треугольник… Они и не знали, что угадали правду.

А я это знаю. И до них каждую ночь виллисы во главе с повелительницей Миртой неслись над землей. И после них несутся. Они лишь развели в стороны пару дев с гипсовыми лицами и в неживых веночках, чтобы поставить между ними еще одну – Жизель. И все изменилось – милосердие стало расшатывать изнутри непоколебимую справедливость виллис. Правда, Жизели удалось спасти лишь одного человека – именно того, кто, на мой взгляд, и не заслуживал спасения из ее рук. Только одного…

Но она летит вместе с ними, она среди них – воплощенное сомнение. А вдруг белая справедливость не безупречна?

И потому их танец прост, а ее танец – загадка даже для нее самой. Она никогда не знает, как станцуется будущей ночью. Потому что неизвестно – кто встретится на пути.

Это оказался пистолет.

Я нашла его на кухне.

Когда здесь установили газовую плиту, то обычную дровяную не убрали. Решили – если хозяйка захочет, вызовет мастеров, они разберут это чудище, заодно и целый угол на кухне высвободится. А хозяйке было не до того. И плита ей не мешала. Так она и достояла до появления Сони. А у Сони тоже до нее руки не дошли.

Коробка с пистолетом и патронами была засунута глубоко в топку – точнее, даже не в саму топку, а в пространство под ней, куда сквозь решетку проваливается зола. С меня семь потов сошло, я квартиру раз десять обошла по периметру, растопырив пальцы и скользя ладонями по всем стенам, на всякой высоте. О печке я подумала в последнюю очередь – еще и потому, что, как положено комфортабельной горожанке, не представляла ее внутреннего устройства. К тому же я не знала, что искала. И не подозревала, что туда можно затолкать такую большую коробку.

Когда мои руки ощутили холод, я подумала, что это холод от кирпичей и от тяжелых чугунных колец, обнаруженных под клеенкой. Вот что сбило меня с толку. Ведь в первый раз я прошлась только по верхней поверхности плиты. И лишь к концу поисков додумалась обследовать ее бока.

Струя холода оказалась настолько сильной, что я сразу полезла отворять топку. Ну и перемазалась, конечно, как черт.

Это был, мне кажется, «макаров». Мы еще в школе стреляли из «макарова», и я выбивала не меньше восьмидесяти пяти. Заряжать его я тоже умела.

И вот я зарядила этот пистолет и стала расхаживать по Сонькиной квартире, играя то ли в ковбоя, то ли в гангстера. Я воображала, что сзади раздался шорох, и мгновенно оборачивалась уже со вскинутым пистолетом. Мне безумно хотелось сделать хоть один выстрел – у нашего школьного «макарова» был изумительно плавный спуск, пуля вылетала от одного намека на прикосновение, и я научилась этим пользоваться. Пистолет был все-таки тяжеловат для моей руки, и я слегка его качала вверх-вниз, стреляя при мгновенном совмещении мушки с центром мишени. Но тут я угодила в собственную ловушку. В Сонькину квартиру-то я попала через окно и убраться отсюда могла только в вороньем виде. А как унести пистолет с коробками патронов? В клюве? Даже если хватит силенок – меня же собьет камнем любой мальчишка, увидевший это странное зрелище. Так что оставалось спрятать находку на прежнее место, дождаться во дворе Соню и умудриться вынуть оружие незаметно уже в ее присутствии.

Мы договорились, что она придет к пяти. Без трех пять я вылетела из окна, в пустой подворотне перекинулась и кротко села ее ждать.