Получается, технически все мое наследство в полном распоряжении Джейка. Если родители не открыли трастовый фонд, что их дальновидный адвокат вполне мог сделать…

Должна ли я беспокоиться? Деньги никогда меня не волновали, но лишь потому, что их всегда было вдоволь. Как бы я ни разглагольствовала, если не смогу заплатить за колледж, это многое изменит. Родители искренне доверили ему меня и мое благосостояние или… других кандидатов просто не нашлось? Я понятия не имею, можно ли доверять Джейку, однако в их способности действовать в моих интересах определенно сомневаюсь.

Все мое будущее во власти этого парня.

По крайней мере, еще на десять недель.

Невзирая на участившийся пульс, я погружаюсь в размышления и продолжаю работать – прикручиваю крышку компрессора, снова включаю устройство в розетку. Холодильник оживает, тихо жужжа, в камеру снова поступает холодный воздух. Неплохо для начала.

– Ты сама это сделала? – спрашивает кто-то.

Обернувшись, вижу Ноя, стоящего у островка. Он без рубашки, потный и запыхавшийся, смотрит на iPad, который я установила на стойке.

Направив взгляд туда, где раньше подтекало, парень замечает, что сейчас все сухо.

– Хорошая работа. Мы собирались заняться ремонтом.

Прежде чем отвернуться, еще раз мельком оглядываю Ноя – на его груди и торсе нет татуировок. Не знаю, почему это кажется мне странным. Может, я думала, раз у его отца есть одна, то и у Ноя должна быть.

Я складываю продукты обратно в холодильник. Услышав снаружи приглушенный гул какой-то машины, предполагаю, что это Джейк.

– Ну, и когда тебе исполнится восемнадцать? – интересуется парень. Он смотрит на меня, прислонившись бедром к островку.

– Первого ноября, – отвечаю я, не отрываясь от дела.

– Уедешь после этого?

Бросив на него взгляд, не сразу понимаю, что Ной имеет в виду.

Я вообще могу не оставаться. Разве отец не сказал ему, как предоставил мне выбор во время нашего телефонного разговора?

– Я бы уехал, – предлагает он. – Уехал бы в мгновение ока. Ты здесь, хоть и не обязана быть. А я обязан, но не хочу.

– Тут не хуже, чем в любом другом месте, – говорю тихо, расставляя соусы на полке дверцы.

– Почему?

– Потому что ты останешься собой, куда бы ни уехал, – возражаю я.

Остановившись, смотрю на парня. Его промокшие от пота волосы спадают на глаза, кепка свисает с пальцев. Он до сих пор выглядит озадаченно.

– В Кливленде полно счастливых людей, как и в Париже, – поясняю. – И не меньше несчастных.

– Ага, что ж, я бы предпочел быть несчастным на пляже.

Я прыскаю от смеха, не сдержав улыбку. Даже хихикаю, правда, быстро отворачиваюсь и подавляю свое веселье.

Через мгновение Ной оказывается рядом и ставит на полку соусы A.1. и Heinz.

От его пристального взгляда в животе все переворачивается.

– У тебя красивая улыбка, кузина. Если задержишься у нас, я буду чаще тебя веселить.

О господи. Ну разве он не очарователен?

Пропустив его слова мимо ушей, заканчиваю заполнять холодильник, и мне плевать, что все в беспорядке. Ной смеется себе под нос и принимается помогать. Вдвоем мы справляемся за несколько минут.

Джейк входит в кухню и направляется к холодильнику. Я убираюсь с дороги, пропуская его. Собрав инструменты, которые использовала, я иду в мастерскую, чтобы вернуть их на место. Вдруг слышу хрипловатый голос моего дяди:

– Где сосиски?

Оборачиваюсь и вижу, что он роется на полках, где все разложено не так, как он помнит.

– На них плесень образовалась, – говорю я.

Я их выбросила вместе с некоторыми другими испортившимися продуктами.

Он смотрит на меня, и я выпрямляюсь, мой позвоночник словно превращается в стальной прут.

– Ее можно было срезать.

Срезать?

Какая гадость. Существуют разные стадии гниения. Плесень лишь помогает обнаружить самые плохие части.

– Ты времени зря не теряешь, да? – сетует Джейк, судя по всему, продолжая что-то искать. – Все расставила по-новому.

– Пап… – пытается вступиться Ной, однако отец поднимается и смотрит на него.

– И где, черт побери, ты был? – спрашивает мужчина.

Немногим ранее он куда-то уходил. Ему нельзя было?

Челюсти Ноя плотно сжимаются. Вместо ответа парень качает головой и выходит из комнаты. Не знаю, завидую я ему или нет. Они с отцом тоже не ладят, но Джейк хотя бы обращает на него внимание.

Я опускаю глаза, нажимаю на экран планшета, закрыв страницу YouTube с видео про ремонт холодильников.

– Слушай, – более спокойным тоном обращается ко мне Джейк. – Не нужно из кожи вон лезть, ладно? У нас здесь все отлажено, поэтому делай то, что я прошу. Перестановка продуктов в холодильнике или шкафах, смена декора и все в таком духе нам не требуются. И не очень приветствуются, если честно. Хочешь найти работу по дому – я могу предложить кучу идей.

Я киваю.

После чего, положив инструменты на кухонную стойку, ухожу.

Этой ночью, спустя несколько часов бушующей грозы, которая началась после ужина, я резко просыпаюсь. Каждая мышца в моем теле напряжена и горит. Я сжимаю простынь в кулаках, моя грудь вздымается и опадает в такт быстрым вздохам, пот струится по шее.

Поймав ртом воздух, стараюсь вдохнуть, но пошевелиться не получается, мать твою. Пытаюсь сглотнуть. Только с четвертой попытки удается смочить пересохшее горло.

Я окидываю взглядом комнату, изучаю окружающую обстановку. Отголоски страха все еще кружат в голове, однако я не уверена, что его спровоцировало.

В спальне темно, гром до сих пор не унимается за окнами. Капли дождя барабанят по террасе.

Медленно расправляю пальцы, отпускаю простынь и сажусь, поморщившись от боли, пронзившей плечи и шею из-за слишком долгого оцепенения.

Мне приснился сон? Я закрываю глаза, с век на уже мокрое лицо скатываются слезы. Не помню, когда начала плакать. Ничего не помню. Но я, должно быть, рыдала или кричала, потому что в горле саднит, и костяшки пальцев ноют после того, как я сжимала кулаки. Быстро глянув на дверь, с облегчением отмечаю, что она по-прежнему закрыта. Слава богу, я вела себя недостаточно шумно, чтобы всех разбудить.

Сбросив с себя одеяло, подхожу к комоду, достаю мобильник.

В детстве у меня случались ужасные приступы, истинная полночная мания: я кричала и плакала, даже глаза открывала, при этом продолжая спать. Взрослые называли это ночными кошмарами. Когда приступ заканчивался – если Мираи или няни помогали мне опять уснуть, – я ничего не помнила. Утром об этих эпизодах свидетельствовала лишь моя изможденность, пересохший рот и горящие от слез глаза.

Я включаю телефон.

1:15 ночи. В горле покалывает от слез, однако я их подавляю.

Родители говорили, это всегда происходило в районе 1:15 ночи. Что-то вроде внутренних часов.

Только мои ночные кошмары прекратились. Приступов не было… с класса четвертого, по-моему?

Бросив телефон обратно, опираюсь локтями на комод и хватаюсь руками за голову.

Я взрослая. Я одна.

Вновь мельком смотрю на дверь. Не хочу, чтобы они слышали, как я кричу, словно чокнутая.

Наконец-то замечаю, что болит предплечье. Опустив взгляд, вижу три красные раны в форме полумесяца и сразу понимаю, откуда они взялись. Воспоминания мгновенно возвращаются, будто это было вчера.

Я поцарапала себя во сне.

На комоде стоит пакетик с конфетами. Махнув рукой, сбрасываю его в мусорную корзину. Черт, что со мной творилось? Как я могла не проснуться? И что делать, если это случится, когда я буду одна в Лос-Анджелесе или в колледже, где у меня наверняка появится соседка?

Мне не следует оставаться в одиночестве.

Однако я не уверена, что должна остаться здесь с ними. Смерть родителей могла стать триггером, снова всколыхнувшим кошмары. Или причина в чем-то другом.