Как в таких идеальных условиях может старый человек, почти инвалид, проявить агрессию, возникшую, например, к своим детям? Они ухаживают за ним, обслуживают его, а он на них – со злобой? Выплеснуть, проявить её нельзя – неблагодарно. Но затаивать и прятать злость и обиды опасно. Необходимо дать пожилому человеку право на конфронтацию, необходимую борьбу. Чтобы он не чувствовал себя ценной вещью, идолом, на который только молятся.

Никакие обустроенные тепличные условия, комфорт, удобства не заменят человеку живых реальных отношений. Важно не приукрашивать перед стариком рассказы о своей жизни, не утаивать от них проблемы детей и внуков, якобы оберегая их сердце. Это так важно – быть вовлеченным в живую реальность, чтобы по-настоящему переживать, метаться в поисках решений, ждать, тревожиться – чувствовать! Не стоит искажать под них действительность, будто нет в ней проблем. «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся…»

Мы зачастую думаем, что какие-то наши неурядицы расстроят старика, и решаем не пускать его в реальность. Перекрываем потоки живой нестерилизованной информации, и их картина мира деформируется, ужимается, смещается в ненастоящую, ненатуральную плоскость, застывает и сковывает, как лед замерзшую прорубь. А ведь когда он получает реальную информацию об окружающей жизни, он делает свои собственные выводы. Да такие, о которых порой и не додумаешься. И даже увидит плюсы и положительные нюансы там, где мы их не увидели. Правда жизни необходима, как сильный ветер в лицо, как регулярная порция свежего воздуха при проветривании комнаты.

Всегда надо стараться дать своему подопечному пожилому человеку эмоциональную, личностную свободу. Чтобы у него была возможность испытывать весь спектр чувств, невзирая на возраст. Пусть это будут даже и глупые, недостойные, мелочные чувства, но лучше отчувствовать их, проявить, отработать. И вынуть из себя, вместе с давними болящими занозами – они обязательно должны во что-то трансформироваться, перевоплотиться.

Внучка рассуждает вслух, что конфронтации у неё было хоть отбавляй:

– С зятем-инвалидом ругались и сражались клюшками, как на саблях. Но не было, наверное, личных дел, только её, где она сама бы всё решала. Так часто говорила мне: «Не хочу жить! Не хочу!»

За неделю до трагедии к ней приходил тридцатилетний внук, и был у них такой разговор:

– Надоело жить! Не хочу больше!

– Уж не задумала ли ты чего? Смотри, вот соберёшься вешаться, к примеру, в ванной на змеевике, сорвёшь его, вода затопит нижние этажи, дочь твоя потом не рассчитается за ремонт соседям. Смотри уж не накажи её! – говорил так, утрируя до абсурда, а у самого мурашки по коже бегали от того, к какой ужасной теме вплотную подступились с обсуждением.

– Точно! Это хорошо, что ты меня предостерёг! – заметила она, – придумала: я во встроенном шкафу это сделаю!

– С ума-то не сходи!

Но именно так она и сделала…

Уж как горевала её шестидесятилетняя дочь, как мучилась и плакала! Спустя две недели переселилась на её кровать. Говорит: «Я ложусь спать и с мамой разговариваю. Как будто она со мной». Через 3 месяца она приснилась ей, да такой ласковой, спокойной. Всё говорила дочери: «Не плачь, не надо. Мне хорошо. Мне здесь лучше».

Но разве это дочь успокоит… И нет у неё ответа – что она сделала не так, и чего ещё она для своей матери не сделала.

Есть понятие, введённое Карлом Витакером, – «достаточно хорошая мать». То есть не нужно быть матерью лучше, чем нужно. Хватит быть достаточной. Иначе у ребёнка будут атрофироваться собственная инициатива и жизненная активность. Так вот, если перефразировать эти слова, нужно ещё быть и «достаточно хорошей дочерью» для своей матери – чтобы не ограничивать спектр её чувств, эмоций, излишних порывов. Достаточной для ощущения нужности, родства, защиты, но не захлёстывающей, не заслоняющей собой реальный мир, не сужающей её мысли, идеи и жизненные задачи.

Спустя полгода дочь бабы Глаши стала разбирать дома коробочку с лекарствами и в ней нашла послание от матери. Это был лист А-4, полностью исписанный. Начинался он так: «Дорогие мои доченька и внученька». Дальше шли слова благодарности за заботу, уход, говорилось, что ей их не в чем упрекнуть, что прожила она долгую и тяжелую жизнь, и что, видно, «…от её болезни лекарств нет». Я читала это письмо. Дочь столько слёз над ним пролила и одна, и с теми, кто пытался её успокоить, убедить её в невиновности, в полной реабилитации данным письменным документом. Но такой поступок, такой страшный уход тем и страшен, что тянет за собой повторы. Дочь твердит: «Жить не хочу, хочу к ним, к родственникам». А вместе с ней убивается и её дочь, внучка бабы Глаши. И в состоянии подавленной тревожности выжидательно наблюдает за ними её правнук.

Однажды я посмотрела экспериментальный документальный фильм «Расколотое сознание», посвящённый сосуществованию двух вероисповеданий в селе Екатериновка Самарской области. Там народная поэтесса Валентина Шлыкова, простая деревенская женщина, описала своё чувство тоски об ушедшей матери в своём стихотворении.

Мама, я наведывать тебя приходила,

Ты сидела всегда у окна

И вязала носочки внучатам,

С нетерпеньем их в гости ждала.

У тебя имя в честь Девы Марии,

Ты красивая очень была.

Я считала – красива, счастлива,

Но ты рано у нас умерла.

Я десять лет пережила тебя, мама,

Собираюсь к тебе на погост.

Ты там подвинься чуть-чуть, как умру я,

И с собой меня рядом положь.

Я в слезах этот стих сочиняла

И просила у Бога ответ:

Почему умирают так рано,

А которы живут целый век?

Однажды моя 72-летняя мама, придя с рынка, рассказала о встрече со своей бывшей давней подругой, тётей Ларисой. Они дружили в молодости. Потом, в среднем возрасте, у той резко стал ухудшаться слух. Она почти оглохла, и жить ей стало очень несладко, так как работала она преподавателем в институте. Почти сразу вслед за утратой слуха и характер у неё резко ухудшился, и вслед за потерей работы она растеряла и всех своих подруг и друзей.

И это касалось не только неудобства общения с ней – помню, как мама рассказывала мне, что встретила тётю Ларису в автобусе, и та так громко кричала ей в ухо и расспрашивала о семейных подробностях, что все оглядывались, и маме было очень неловко. Главное, что глухота изменила её открытый и добрый до этого характер. Она стала напористой, требовательной, непререкаемой. Однажды она попросила маму, чтобы та свела её с дефицитной портнихой. Тогда это было ценное знакомство – в магазине красивую одежду купить было невозможно. От портних тогда, можно сказать, зависело счастье дочерей – «как упакуешь товар, так и продашь». Портниха заартачилась, клиентов у неё было невпроворот, и не соглашалась на новые знакомства. А подруга с мамы продолжала требовать, обижалась, настаивала. Так и разошлись тогда пути мамы и тёти Ларисы.

Специальная психология отмечает, что когда человек теряет какую-либо функцию (зрение, слух, двигательную самостоятельность), то самая сильная психологическая дезадаптация наступает именно при потере слуха. Потому что здесь больше всего нарушается обратная эмоциональная связь, человек перестаёт распознавать оттенки тембра голоса другого человека, его окрас, интонации. Многие нюансы настроения и состояния собеседника не улавливаются, не считываются.

Так вот при встрече мамы с тетей Ларисой на рынке та рассказала ей, что однажды она написала письмо президенту Путину, и ей пришёл ответ вместе со слуховым аппаратом по льготной, очень низкой цене. И вот уже пять лет, как она им пользуется. Мама удивлялась:

– В ней изменилось всё – взгляд, блеск в глазах, настроение, даже характер. Она говорит, что у неё новая жизнь!. Сейчас ей 80 лет.

Эту супружескую пару я знаю почти двадцать лет. То мы с ними были соседями, то пересекались по работе, то вместе путешествовали. Причём, я тесно общалась с Эльзой, а мой муж с Исааком. И когда мы встречались каждый со своим знакомым, потом дома вечером обязательно рассказывали о встрече, как бы дорисовывая общую картину их пары.