Нигде в английском издании не указывается, с какого языка осуществлен перевод. Казалось бы, если автор – русский, то и писать он должен по-русски. Однако его большой искусствоведческий труд «L’à peu près dans la critique et le vrai sens de l’imitation dans l’Art: sculpture, peinture» («Приблизительная оценка в критике и истинное значение подражания в искусстве: скульптура, живопись»), изданный в Италии в 1913 г., был написан им по-французски. И, помимо галлицизмов (автор, живя в Италии, общался преимущественно на французском) в опубликованном английском тексте встречаются такие вещи, как «Лляс Мишель» (Place Michel) – Михайловская площадь в Петербурге… Но исходная рукопись, русская или французская, утрачена, как мне подтвердили и живущие в Англии потомки художника (по линии его внука Николая Владимировича Волкова-Муромцева, автора известных мемуаров, изданных Солженицыным).

Обширные мемуары Александра Николаевича – почти полутысяча страниц – в их полном объеме еще ждут своего переводчика на русский. В них будущий русскоязычный читатель узнает об обстоятельствах жизни мемуариста на Псковщине, в Петербурге, Москве, Одессе, о его путешествиях по Германии, Англии, Египту, Турции. Мы же решились взять из них главную часть – его венецианскую судьбу и его становление как художника. Этот корпус воспоминаний мы назвали по венецианскому жилищу их автора – Палаццо Волкофф, где он прожил полвека. Надеемся, что теперь этот дворец на Большом канале окончательно войдет в историю с этим именем, и Бог даст – на его стенах появится мемориальная доска в честь художника. Мы также осмелились дать названия главам книги, которые в английской публикации имеют лишь порядковые номера. Однако тут у нас существовала подсказка: каждая глава, как это делалось в старину, имеет внизу под своим порядковым номером перечень описываемых событий, которые вынесены также и в колонтитулы.

Помимо венецианских страниц, мы взяли для перевода на русский описания встреч мемуариста с наиболее значительными фигурами, происходившие уже за пределами Лагуны. Это важно и для оценки масштаба личности автора.

В заключение приношу особую благодарность переводчице на русский с английского Ольге Никандровой, жительнице «северной Венеции», которую вдохновляла на сложный труд любовь к Венеции «настоящей».

Михаил Талалай,

декабрь 2020 г.,

Милан

Кладбище Сан-Микеле, греко-православная зона, семейный участок Волковых- Муромцевых (справа надгробие С.П. Дягилева), фото М.Г. Талалая, 2020 г.

Большевики пришли, и, одобряем мы или нет советское правление, они, похоже, пришли, чтобы остаться. Изменения, вызванные новым строем, идут настолько далеко, что сомнительно, чтобы через пятьдесят лет, кто-нибудь, за исключением нескольких восьмидесятилетних стариков, вспомнил бы что-то о старой России – той России, которая представляла собой пламеняющую угрозу между Европой и Азией, принадлежа обеим цивилизациям.

Вот почему решение Александра Волкова-Муромцева опубликовать свои мемуары вызвало большое одобрение у его друзей: в нем мы видим человека, который может рассказать нам об этой исчезнувшей империи не только с точки зрения проницательного наблюдателя с наметанным взглядом (как ученого, так и художника), но и с точки зрения человека, видевшего русскую жизнь такой, какой ее могли увидеть только те, кому повезло родиться в более привилегированном классе. Эти воспоминания весьма интересны, поскольку у аристократа редко встречается художественный темперамент или же холодное, ясное, непредвзятое суждение человека науки.

Александр Волков, известный по своему творческому псевдониму как Roussoff, в течение шестидесяти лет был видной фигурой во многих европейских странах: «le Russe génial Wolkoff’Mouromtzoff»[6] – так Кристиан Сенешаль [7], переводчик Кайзерлинга, именует его в своем предисловии к книге «Le Monde qui nait» («Строение мира»). Он настолько замечателен, что без преувеличения трудно определить производимое им впечатление. Он весьма привлекателен и ярок; он дружил со многими интереснейшими мужчинами и женщинами своего времени; он талантливый художник и отличный музыкант – это очевидные качества, но у него есть нечто большее. И это, думаю, неосознанно проявляется в его мемуарах. Это сочетание исключительной смелости, искренности и присутствия духа, всегда заставлявшее людей обращаться к нему в трудный час с уверенностью, что он станет тем подходящим человеком, которому можно довериться, и что ни при каких обстоятельствах он не отделается обычным дешевым сочувствием.

Сын крупного помещика, он увидел погубивший многих дворян крах крепостной системы. Эта реформа, вероятно, принесла бы больше пользы, если бы изменения происходили в течение более продолжительного времени. Его отец, с точки зрения образования, видимо, был одним из самых просвещенных людей своего времени. Не могу представить себе более мудрого обучения, чем то, которое было дано его детям, или еще чего-то, что могло бы помочь их становлению гражданами мира (за исключением, пожалуй, их религиозного формирования)! Но наряду с такой заботой, их отец, похоже, грешил невероятным безразличием к судьбе своих детей.

В раннем возрасте Александр с радостью погрузился в научные исследования и несомненно сделал бы себе большое имя в избранной области знаний, поскольку его острый критический ум и абсолютная верность истине придавали ему темперамент, специально предназначенный для точных исследований, но судьба пожелала иного, и он весьма сожалел, что не мог следовать своей склонности к науке. По стечению обстоятельств он был призван к управлению людьми, и никто, кто читает описание его трудов в качестве мирового посредника[8], не может сомневаться в том, что мир существовал в нем самом: это позволило ему стать важной фигурой в общественных делах. Как я уже упомянула, его личная и моральная храбрость были исключительны, а эти два качества редко сочетаются друг с другом.

Однако необходимо было обеспечивать семью, и он сознательно обратился к искусству в качестве средства к существованию.

Покойный сэр Лоуренс Альма-Тадема[9] однажды сообщил мне, что, когда г-н Волков написал ему, что собирается обеспечивать своих детей с помощью акварелей, то сказал своей дочери: «Бедный Волков, – заботы ослабили его ум. Разве каждая столица не переполнена людьми, которые пытались зарабатывать на жизнь живописью, но потерпели неудачу? И это люди, начинавшие в юности! А Волкову должно быть уже больше тридцати пяти лет».

Два года спустя г-н Волков вновь написал ему, пригласив на свою выставку – кажется, в Галерее Общества изящных искусств. И снова тот сказал: «Бедный Волков, – думаю, что я должен пойти. Как я могу отказаться?». Сэр Лоуренс закончил рассказ так: «Не только всё было первоклассным, но и всё было продано. За всю свою жизнь я никогда такого не встречал!». Эта история рассказывает о чувствах тех, кто обладал привилегией его дружбы. Он имел ту непостижимую способность вносить гениальность во всё, что делал. Выбери он музыку, литературу или философию вместо живописи, через десять лет он достиг бы первоклассных результатов.

Его акварели приносили ему стабильный годовой доход, которого хватало на его скромные нужды. Между картинами он нашел время, чтобы сочинить то, что многие считают эпохальным произведением искусствоведения – «L’à peu près dans la critique et le vrai sens de l’imitation dans l’Art: sculpture, peinture» («Приблизительная оценка в критике и истинное значение подражания в искусстве: скульптура, живопись»), опубликованное в Бергамо в 1913 году издательством «Officine dell’istituto Italiano d’Arti Grafiche».