Гиббс и Джек недоверчиво пожимали плечами и сверлили меня прямолинейными взглядами. На капитанском лице пролегли тени сомнения, но, прежде чем озвучить их, Гиббс пододвинулся к столу и ткнул пальцем в дневник:
— Допустим, так… А это… «невидимое железо»? И причём тут первые лучи солнца? Как это, кракена мне в ром, объяснить? Если она и спрятала координаты где-то в доме, то к чему тут эти слова?
— Ну-у… — я крепко призадумалась. — Железо… Хм, может какой-то сейф? Хранилище?
— Ха, невидимое? — Воробей отвесил мне снисходительную усмешку. Но вдруг его лицо застыло, чуточку исказилось, а в глазах проступил лихорадочный блеск. Джек задержал взгляд на нас обоих по очереди и подскочил к дневнику. — Стойте-стойте… Вероятнее всего, речь идёт о надписи. Чернила делают из железного купороса…
— Ха, невидимые? — передразнила я пирата.
— Нет-нет… Если всмотреться в суть. Железо может означать нечто крепкое, твёрдое, нерушимое… Что написано пером, не вырубишь и топором, так? — торжествующий капитанский взгляд обвёл нас и вернулся обратно. — А чернила обычно изготовляют из железа. А «невидимые»… Речь может идти о каком-то реактиве.
— «…Как «эль» в слове «солнце», как стекло в оконце, как письмо, что написано молоком…», — вспомнила я. Раздался хлопок в ладоши и Джек указал на меня, воскликнув триумфальное «Точно!».
— Моретти — фамилия итальянская. Эти макаронники первыми додумались писать письма молоком. Молочные чернила проявляются при нагреве, как мне помнится… Невидимые, но неоспоримые, твёрдые слова, как железо. Координаты Острова Дьявола в доме Моретти, и написаны они невидимыми чернилами на пергаменте, сохранность которого была бы гарантирована! Значит, миссис Моретти запрятала пергамент с координатами на какой-нибудь важной вещи, какой-нибудь семейной реликвии, которая не могла быть продана, или, вероятнее, во встроенном в стену тайнике! — Джек стукнул кулаком по столешнице и вскочил с кресла, как судья, объявляющий, что дело закрыто. Я лишь поражённо помотала головой и прошептала одними губами: «Вот это голова!».
— А вот это: «под первыми лучами солнца, озаряющего поместье», — я ткнула пальцем в дневник и вопросительно взглянула на пирата. Воробей замешкался всего на пару секунд.
— Не знаю, чёрт возьми, пока не знаю! Но уверен, что это так! — Джек швырнул дневник на комод, а вместо него пригвоздил к столешнице карту Карибской акватории. — Придержите, — попросил он, и мы с Гиббсом взялись за два закручивающихся конца карты, расправляя её на поверхности стола. В руках капитана немедленно появилось перо, обмакнутое в чернила. Следующие десять минут ушли на разглядывание карты в поисках островов и городов, начинающихся на «Исла-Сант…». В результате претендентов на место обитания Жоффрея Моретти выявилось целых шесть, что заметно усложнило ситуацию. И вот мы уже стояли над выписанным списком незнакомых мне земель.
— М-да-а, — безрадостно протянул Гиббс. — Жаль, что губернатор сбежал. Его бы слово сейчас пригодилось.
— Не хнычь, — Джек поставил крестик на маленьком искривлённом островке и хлопнул крышкой компаса. — Пойдём на Исла-Сантьяго. Прикажи сменить курс и поставь к штурвалу бездельника-парусного мастера. Пусть хоть ненадолго перестанет шататься по палубе как призрак и дымить своей трубкой.
Гиббс вытянулся по стойке смирно, отчеканил привычное «Есть, капитан!», отдал честь и скрылся за дверными створками. Я проводила его взглядом и провела пальцем по прочерченному капитаном курсу от Исла-де-Розас до Исла-Сантьяго. За время, проведённое на «Чёрной Жемчужине» иметь дело с картами мне почти не приходилось, а посему относительно небольшое на бумаге расстояние между островами вызывало справедливые вопросы о том, каково расстояние на деле.
— И скоро прибудем? — безразлично спросила я.
— Дня три при попутном ветре, — Джек щёлкнул крышкой компаса и одарил меня чарующей улыбочкой.
Три дня пролетели, как одно мгновение. Прошедшее время не изменило ничего, а в дневнике Розы Киджеры, который Джек изучил вдоль и поперёк не обнаружилось других сведений, которые помогли бы уточнить место нахождения знакового острова с дьявольским именем. Может, они и были, но коварные морские волны смыли их с ветхих листов, оставив лишь неразборчивые куски писанины. В ответ на мои расспросы, Джек ответил, что в дневнике нет ничего, что могло бы меня заинтересовать или помочь общему делу. Три спокойных дня изменили, пожалуй, лишь отношения Джека и Тима. И, к досаде, далеко не в лучшую сторону. Страсти накалялись, а на любой приказ (которые Джек полюбил отдавать парусному мастеру постоянно), Тим реагировал пренебрежительно и работал спустя рукава. Джека подобные халатности раздражали немало, и он не пренебрегал возможностями по полной загружать работой парусного мастера, чтобы тот глаза не мозолил, да и отрабатывал свою вину. Однако, я старалась успокаивать себя мнением, что два пирата просто нашли себе увлечение — выводить друг друга из себя, и ничем серьёзным это не грозит, хотя на душе противно скреблись кошки — предвестники безрадостных событий. И они не заставили себя долго ждать.
На вечер второго дня, когда заходящее солнце вспороло небо, выпуская на него алую кровь заката, на горизонте в четвёртый раз замаячила крошечная точка странного корабля. Кружочек подзорной трубы поймал в фокус ободранное, трухлявое судно с костлявыми мачтами и рваными клочьями болотно-зелёных парусов. Сердце зашлось в леденящем кровь бите, превращая твёрдость убеждения в несомнительную уверенность, что потустороннее судно следует за нами по пятам, будто бы выслеживает каждый шаг. Кровь стыла в жилах от осознания, что все наши действия известны таинственному некто, чьё судно так подозрительно похоже на «Летучий Голландец». В подтверждение страхам судно вновь растворилось в пустоте, едва стоило моргнуть — и снова осталось незамеченным никем из команды. Утверждать, что это «Голландец» нельзя было точно — судно каждый раз показывалось слишком далеко и на маленький срок, чтобы углядеть в подробностях его внешний вид, а тем более увидеть «рыбьих харь» во главе с Уиллом Тёрнером. Но каждый взгляд на источающий могильный холод корабль развеивал сомнения подобно ураганному ветру.
Третий же день пути загладил все происшествия хорошей, солнечной погодой, и запряжённый в паруса пассат словно бы подарил «Жемчужине» крылья — корабль летел по зеркальным переливам волн, а временами казалось, что он и вовсе не касается их. По первым сумеркам горизонт выпятил нам навстречу длинную полосу земли, похожую на упитанного зелёного червяка. У основания его брюха грудились светлячки городских огней. Посреди темнеющей, подсвеченной малиновым закатом воды, укромная бухта виделась маленьким, безопасным уютным пристанищем для кораблей, удирающих от плывущей с востока ночной мглы. Чернокрылая красотка «Жемчужина», завидев берега, внезапно упустила ветер, выскользнувший из паруса — и завидная скорость вдруг сменилась черепашьим ходом. Я лениво выползла на бак и пристроила пятую точку на скрученных резервных запасах канатов, что покоились у фок-мачты. Взгляд прочертил линию горизонта, и, не отыскав на ней ничего интересного, обратился к городу, нерасторопно плывущему навстречу. Промаявшись полчаса без занятия, я не отыскала смысл дожидаться прибытия и решила заняться делом — а именно спустилась в каюту и уронила себя на койку, позволив сладкому безмятежному сну унести меня в царство грёз.
Младенческий беззаветный сон прервался лишь когда что-то загрохотало по палубе, будто перепивший матрос загремел носом в пол прямо надо мной, а затем последовал пиратский гогот. Я закряхтела, уговаривая размякшее, заспанное тело перевернуться на бок. Свинцом налитые веки приоткрылись, пуская меж ресниц свет догорающей свечи за стёклышком фонарика. Из-за переборки слышалась единящая, умиротворяющая тишина, разбавляемая шорохами ночного моря — но совсем не так, как во время плавания. За проведённое в пиратском мире время я научилась различать состояние корабля по шуму воды; сейчас же спокойная тишь и беглые отзвуки собачьего лая, приносимые ветром, говорили о стоянке. В подтверждение нестройные валуны волн легко приложили корабль бортом о причал — закачался огонёк в светильнике, а я снова прикрыла глаза, ощущая себя развалившейся в качелях на даче. Однако, прогнанные призраки сна покинули сознание, невзирая на то, что тело казалось одной сплошной тяжеленной гирей, магнитом притягивающейся к кровати. Проворочавшись минут пять и пронаблюдав за паучком, ползающим по потолку, внутренний голос предложил нанести визит палубе.
