Мать моего отца указала на стул, приглашая присесть, и неодобрительно оглядела одежду: теплое платье с воротом-хомутом, слишком короткое для того, чтобы считаться в их мире приличным, даже несмотря на плотные колготки. Купленный на распродаже плащик едва ли не двумя пальцами унесла куда-то помощница Елизаветы, а то, спорю, и ему бы досталось.

— Может быть кофе или чай?

— Благодарю, я уже завтракала.

— Что ж, тогда… — Она развела руками, осознав, что любезности эффекта не возымеют. — Что именно тебя интересует?

— У меня недавно состоялся весьма интересный разговор с психиатром матери. Он полагает, что у отца был долговременный роман с женщиной. Я хочу знать, так ли это и если да, то кто эта женщина.

Елизавета от моих слов побледнела и отвернулась. Судя по всему, вопрос ее совсем не обрадовал. С другой стороны, разговаривать с дочерью сына о его романах само по себе странно.

— Если ты полагаешь, что мы хоть в какой-то момент не поддерживали брак твоих родителей… — начала она. — Я была в шоке, узнав, что он решил оставить твою мать. Даже несмотря на поступок Марины.

— Вы белая и пушистая, я в курсе, — не удержалась я от ехидства. — Послушайте, Елизавета, на мой вопрос есть два варианта ответа: “Дда, у отца был роман с дорогой ему женщиной”; или “Ннет, у него было столько романов, что сосчитать никто не в состоянии”. Последнее будет означать, что психиатр моей матери ошибается, и ее ревностные припадки не являлись проявлениями болезни. Мне нужно одно: чтобы вы сказали правду. Вы ее знаете, и я тоже имею право узнать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Елизавета вздохнула и, опускаясь в кресло, будто бы сдулась.

— В нашем мире на некоторые… вольности внимания не обращают. Меня интересовало только одно: сын понимал важность этого брака, для него это было значимее связей на стороне. Кажется, до женитьбы у Дмитрия был серьезный роман, но я не интересовалась ни именем, ни статусом женщины, потому что она не имела значения. Не исключаю, что они могли сойтись и потом, но я ничего об этом не знаю.

Ее неосведомленность выглядела по меньшей мере нелепо, но более прямого ответа ждать было бессмысленно. Елизавета просто защищала своего сына, как любая мать на ее месте.

— Последний вопрос: вы уверены, что не знаете имени этой женщины?

— Я уверена, что тебе не стоит бередить эти раны, — ответила она сухо.

И стало понятно, что ответа не добиться. Что ж, как ни грустно признавать, врач матери оказался прав. Елизавета не стала бы мне рассказывать об одной-единственной женщине, будь их мириады, как думала мама.

— Благодарю вас за искренность и не смею более задерживать, — поднялась я со стула и, взглянув на часы, чуть-чуть успокоилась. Всего тридцать минут опоздания на репетицию — не критично.

— Ты все еще танцуешь? — неожиданно полюбопытствовала Елизавета.

Мне показалось, что в глазах этой женщины я увидела сожаление. Интересно, о чем именно? Неужели о том, как сильно и безвозвратно мы отдалились?

— Да, я занимаюсь этим профессионально, — кивнула я. — Сожалею, но мне пора.

Сожалею? Действительно? Откуда только взялись эти вежливые словечки, казалось бы, навсегда оставшиеся в прошлом?

— Рада была тебя видеть.

Ее слова прозвучали настолько искренне, что не шли у меня из головы вплоть до того момента, когда я переступила порог театра. Родные отца все испортили из жадности, бросили меня, не потрудившись поинтересоваться, как я буду жить и с кем. Я оказалась заложницей родительских грешков, и обе семьи от меня отказались без сожалений. Если бы не Полина Игоревна, меня бы отправили в приют. Думала ли Елизавета, что однажды ей аукнется этот поступок? Полагаю, что да, ведь она очень прозорливая женщина. Но она сделала свой выбор, а потому мне не следовало тратить на нее время. Никогда и ни за что она не станет частью моей жизни снова.

Стряхнув московскую непогоду с зонта в коридоре, я толкнула дверь раздевалки и обнаружила, что там полно балерин.

— О, явилась, — услышала я ехидное. И отовсюду смешки.

— Разве репетиции нет? — поинтересовалась я, старательно игнорируя враждебность коллег.

— Репетиции нет, но есть предпросмотр, и сейчас твою партию перед спонсором отплясывает Диана.

Из меня вышибло воздух.

— Жаль, мне почти понравилась та твоя бравада на днях, — мило повела ресничками другая. — Но увы. Хочешь быть примой — откладывай личную жизнь и приходи на репетиции вовремя.

Чтобы сдержать рвущийся наружу крик, я прошла к шкафчику и с размаху швырнула туда рюкзачок. А потом потянула за волосы с такой силой, что искры из глаз посыпались.

«Благодарю, я видел все, что хотел».

Таким был ответ на вопрос Адама, хочет ли спонсор посмотреть второй состав. И единственным моим утешением стало то, что я так и не вышла из-за кулис. Стоя рядом с пышущим жаром прожектором, в лучах которого сверкала широкой улыбкой Диана, я чувствовала, как мир сужается, а по вискам начинает колотить молоточками паника. На коже выступила липкая паутинка пота, и колени вдруг стали ватными. Паническая атака?

Испугавшись, что меня увидят в таком состоянии, я рванулась назад и бросилась по коридору в сторону туалетов. Дверь изнутри не запиралась, но я все равно повисла на раковине и уставилась на собственное отражение. В широко распахнутых глазах застыл страх и даже отчаяние. Не понять, что меня сильнее шокировало: то, что Адам не предупредил меня о смотринах; то, что Ди быстренько завладела вниманием спонсора, стоило отвернуться; или то, что Вит в театре, но не захотел меня видеть.

Я всеми правдами и неправдами уговаривала себя, вынуждая поверить, что не все потеряно, что будет возможно отыграться. Но факты оставались фактами: Диане хватило одного опоздания, чтобы за ее место началась война. Но она отыгралась еще до того, как я успела хлебнуть славы.

Я рывком открыла кран, умылась ледяной водой в попытке унять нервную дрожь и, промокнув лицо салфеткой, двинулась в репетиционный зал. Надеялась, что ни с кем не встречусь, а в следующую секунду жаждала увидеть Вита и ругала себя за эту блажь.

— Надо же, нас все-таки почтили присутствием, — заговорил Адам, появляясь в танцевальном зале и устремляя на меня полный бешенства взгляд. — Все дела переделала?

— Да, — ответила я угрюмо.

— И это действительно так, — кивнул он притворно радостно. — Потому что на вечере, где спонсоры будут представлять балет перед остальными тугими кошельками, станцует Диана.

Даже если бы у меня в голове нашелся остроумный ответ, сил его озвучить я в себе не чувствовала. Эмоциональная вспышка сошла на нет, и теперь я ощущала себя опустошенной. Хотелось растянуться прямо на полу и не вставать до самого вечера. И вдруг подумалось: может, ну нафиг Диану, пусть танцует, раз ее все так поддерживают. Даже если я доберусь до вершины, разве удержусь там в таком ужасающем одиночестве, без малейшей поддержки? Если раньше я надеялась на Вита, то теперь стало совершенно очевидно, что зря. И Дэн… еще чуть-чуть, и он снова будет есть из рук примы. И все нормально, все абсолютно нормально. Как и должно быть. Странно думать, что такому несчастливому человеку, как я, могла улыбнуться удача. Куда там! Какая улыбка? Не более, чем насмешка.

Заторможенным разумом я едва фиксировала то, что балетмейстер говорил дальше. Под фуршет, который должен был состояться в будущий четверг, был арендован какой-то шикарный ресторанный зал. Не в театре, как мы привыкли, а на нейтральной территории. Поскольку это реклама, мероприятие в честь спонсоров, а не балерин. Всем надлежало явиться при полном параде.

Как ни странно, последнее требование наполнило меня густой злостью. Выглядеть так, чтобы ни один из присутствующих не забыл меня и без танца? Легко.

Вит поплатится за то, что не захотел иметь со мной дел. Обещаю.

Большинство из балерин предпочитали надевать на мероприятия короткие платья, стремясь показать красивые ноги, но я решила отступить от этого правила. Остановила выбор на темно-фиолетовом платье в пол с разрезом до бедра, которое было мне никоим образом не по карману. Но оно красиво мерцало и сидело на мне как перчатка, недвусмысленно намекая на то, что счастливой обладательнице в одиночестве его ни за что не снять. Ну а что еще нужно?