– Ловкость рук и никакого мошенства, – ответил бвана от стола. – Вы чьих будете, молодой человек?

– Местный я. То есть, посольский. Конюхов. Сын.

– Раз местный, тогда милости просим, – учитель кинул мальчишке яблоко, тот ловко поймал. – Входи, гостем будешь.

– Благодарствую, – солидно ответил конюхов сын.

– Как зовут? – спросил я, пододвигая парню табурет.

– Петром кличут.

– Пётр Петрович, стало быть, – учитель пододвинул мальчишке большую чашку, в которую плеснул чуточку кофе и большую порцию подогретого молока.

Подал сахарницу – здесь, в Англии, сахар был не как у нас, а кусочками. Даже щипчики специальные имелись – для того, чтобы кусочки эти в чашку кидать.

Мальчишка стесняться не стал. Навалил с десяток кусков, шумно помешал ложечкой, отхлебнул…

– Это хорошо, что вы меня сами позвали, – наконец сказал он.

– Почему?

К детям я относился с опаской.

– Потому что я всё видел, – заявил пацан. Ухоженный такой, кожа прямо фарфоровая. Белая чёлочка, аккуратно зачёсанная на бок, ясные голубые глазки… У него даже шея была чистая. И за ушами…

– И что же ты видел? – спокойно спросил Лумумба.

– А всё, – ёмко обрисовал пацан. – Только запросто так я ничего не скажу.

– И что же ты хочешь?

– Чтобы меня в штат приняли. На полное довольствие и зарплату.

– Экий ты, меркантильный… – вырвалось у меня. – Детям работать не положено.

– В Англии – положено, – по-взрослому сказал мальчишка. – Хочешь жить – умей вертеться. А я мотоцикл купить хочу. На бензиновом ходу.

– Мал ты ещё для мотоцикла, – заметил я.

– Дак и стоит он немало, – вздохнул сын конюха. – Аккурат к шестнадцати и накоплю…

– Дальновидно, – похвалил Лумумба и вытащил из жилетного кармашка золотой рубль. Аккуратно положил на стол, пододвинул Петьке. – Если не врёшь – буду платить по денежке в день.

– Урра! – мальчишка протянул хищную лапку, но учитель быстро накрыл её своей рукой.

– Один момент, – веско сказал он. – Разрешение требуется. От отца.

– А это – пожалуйста, – Петька равнодушно пожал плечами, но руку от монетки убрал. – Пойдёте на Бромтонское кладбище, там отыщете могилку – свежая она, не ошибётесь. Поднимете папу моего – и спрашивайте, сколько влезет. Он у меня добрый, против не будет.

Я так и застыл с не донесенной до рта кружкой – кофейных чашечек Лумумба принципиально не признавал, в чём я его от всей души поддерживал.

Учитель был озадачен не меньше моего.

– Могилка? – переспросил он. – А кто же нас тогда сегодня со станции вёз?

– Чего не знаю, того не знаю, – покачал головой Петька. – Кэбмен какой-то. Я думал, вы его у станции наняли…

– А батя твой когда помер? – вежливо спросил я.

– Неделю тому. Игнат Степанович денег на похороны дали. Место на кладбище выбили… Депешу на родину отправили. Я и письмо с соболезнованиями получил. Так, мол и так, Родина вас не забудет… Пенсия за беспорочную папину службу и место в Воронежском кадетском корпусе – как сироте. Только я в военные не хочу. В Лондоне жить останусь.

Здесь надо напомнить, что общались мы, как обычно, через Вавилонскую рыбку. Точнее, я общался через рыбку. А бвана – многознатец и полиглот – своими силами языковой барьер преодолевал.

– И чем ты в Лондоне заниматься намерен?.. – спросил Петьку наставник, а я на минуту отвлёкся.

О смерти посла мы узнали сразу, почти мгновенно – что и дало Товарищу Седому возможность так быстро среагировать. А о том, что Пётр Незнанский, конюх при посольстве, а по-совместительству, русский разведчик, умер неделю назад – в Москве никто ни сном ни духом.

Всё страньше и страньше, – как говорила одна английская девочка…

Почему нам не показалось странным то, что высадив нас у ступеней особняка, конюх как-то поспешно уехал? Он объяснил это тем, что должен сдать взятую на прокат кобылу, а мы были несколько ошалевшие с дороги, так что подвоха и не заметили.

Точнее, я не заметил. Про бвану нарекать не буду.

…Механикусом хочу сделаться, – долетели сквозь раздумья слова мальчишки. – Батя говорил, человек с профессией нигде не пропадёт. Хоть в Англии, хоть в России. А здесь новую академию открывать затеяли. Не в Лондоне, конечно. В Ливерпуле. Вот заработаю денег, куплю себе мотоцикл, да и поеду… Мне Игнат Степанович протекцию составить обещали. И о стипендии похлопотать. Жалко, что его убили… Но ничего, – Петька приободрился. – Я и сам справлюсь.

– Ладно, самостоятельный ты наш, – кивнул Лумумба. Солидно, как взрослому. – О будущем твоём подумаем, А сейчас рассказывай, что видел.

Но хитрый мальчик говорить не спешил. Склонив голову, искательно посмотрел на бвану…

– А вот у кухарки Авдотьи варенье в холодильнике стоит. Айвовое. Я бы его с удовольствием попробовал…

Я молча поднялся, пошел к холодильнику – тоже зверь для меня диковинный, – открыл дверцу… Святой Макаронный монстр! Чего там только не было.

– Эй, – позвал я не оборачиваясь. – Ты своё варенье на вид узнаешь?

– Литровая банка, наполовину пустая, на правой верхней полке… – шустрый паренёк. Всё подмечает.

– Держи своё варенье, – я вручил ему холодную запотевшую банку и ложку в придачу.

– И начинай уже рассказывать, – в голосе Лумумбы проскользнули стальные нотки.

– Ну так вот… – Петька облизал ложку и положил рядом с собой на край стола. – Видел я, как покойный Игнат Петрович вышел из дому, сел в пролётку и уехал.

– Куда? – спросили мы с Лумумбой хором.

– А вот это, – Петька солидно расправил плечи. – Отдельный разговор.

– Что мы упускаем? – спросил я, когда Петька, доев варенье, ушел.

– Всё.

Лумумба покачался на стуле. Выглядело это довольно опасно, но кто я такой, чтобы запрещать учителю убиться на ровном месте?

– Но?

– Слишком рано делать выводы, – отрезал бвана. – Сперва разберемся.

– Кому выгодна смерть посланника?

– Хороший вопрос, – одобрил Лумумба. – Как по учебнику. Но неправильный.

– Почему?

– Потому что слишком широк круг людей, которые от смерти Барсукова только выиграли. Возьми нас с тобой: благодаря его кончине – мы здесь. Со всеми вытекающими.

– Не сказал бы, что это такое уж счастье.

– Это как посмотреть… – ножки стула всё-таки предательски скользнули по плиточному полу, но наставник успел ловко соскочить, сделав вид, что всё равно собирался вставать. – С твоей стороны – несчастье. Потому что ты хочешь обратно к Машке, в Москву. А с моей…

Он направился вон из кухни, пришлось плестись за ним.

– А с вашей?

– Да хотя бы зарплата, – пожал плечами Лумумба.

– А что, есть разница? – удивился я.

– Оклад посланника против жалованья оперативника? Ну что ты, конечно нет.

– Это был сарказм?

– А ты как думаешь?

И наставник широким жестом распахнул двустворчатую дверь в кабинет.

Я как стоял на пороге, так и окаменел. Кабинет Товарища Седого в Останкинской башне, если бы увидел своего собрата здесь, на Кенсингтон-Пэллас, испытал бы острое чувство профнепригодности и заплакал.

Он был похож на дорогую шкатулку из редких пород дерева. Причём, изнутри. Книги в обширном шкафу можно было хранить, как золотой запас страны – столько на них ушло драгоценных металлов и тиснёной кожи. За ковёр, который лежал на полу – купить небольших размеров город, а на обивку дивана ушло не меньше трёх бегемотов и парочка тигров. Поверьте, я знаю, о чём говорю.

Бвана, в отличие от меня, к роскоши никакого пиетета не испытал. Протопал по ковру, завалился в кресло и сложил ноги в вышитых туфлях на стол, размерами больше похожий на площадку для крикета. Да ещё и носом подёргал – брезгливо так, с осуждением.