Получалось, что надо было срочно исправлять ситуацию, а именно вступать в комсомол, наживать стаж. Дело нехитрое, скажут некоторые, прошедшие через горнило этой организации: подаёшь заявление, и ты уже там. В общем случае это было именно так, но конкретно в моём появлялись некоторые нюансы. Невозможно поверить, но к тому моменту, как возникла указанная ситуация, у меня уже сформировались предварительные представления о себе самом и своём месте в этой жизни. Не то чтобы эти представления были несовместимыми с членством в молодёжной коммунистической организации, но к ним, комсомольцам, у меня имелись важные вопросы, и вовсе не было уверенности, что они, комсомольцы, захотят со мной по этим вопросам договариваться.

Что делать? Притвориться, что я один из них? Проникнуть в их ряды и уже изнутри возбуждать дискуссию? Да столь ли существенны эти мои вопросы, чтобы жертвовать ради каких-то абстрактных принципов, в которых я сам не до конца уверен, своими карьерными перспективами? Пришлось делать выбор, и этот мой выбор полностью продемонстрировал тот уровень принципиальности и бескомпромиссности, которого я успел достичь к своему совершеннолетию: я сдался на милость Ленинского Комсомола.

Комсомольское бюро, которое должно было принять решение по моему заявлению о вступлении в комсомол, отнеслось к делу серьёзно. Вопросы комсомольского вожака, строгого вида девочки с печатью жёсткой принципиальности на гладком челе, сразу поставили все точки над i. Первый вопрос был такой: знаю ли я, где нахожусь? Второй вопрос непосредственно вытекал из первого, меня спросили: если я знаю, где нахожусь, то почему улыбаюсь? Обсудив эти два принципиальных для любой коммунистической организации вопроса в требуемом конструктивном ключе, стороны полностью исчерпали тему, и других вопросов друг к другу у нас уже не возникало, да и возникнуть не могло, ведь мы уже хорошо друг друга поняли. Так я стал членом Ленинского Комсомола, передового отряда советской молодежи, младшего помощника партии в её нелёгком деле коммунистического строительства. В качестве же бонуса я получил членский стаж, открывавший мне двери в престижные московские вузы. Как говорится, распишитесь в получении.

Относительно поступления в московские вузы следовало бы сказать особо. Мы, жители Электростали, очень гордились родным городом, но, похоже, только ждали удобного случая, чтобы переехать в соседнюю Москву. Такова у нас судьба любого пригорода большого города. Как любой солдатик мечтает стать генералом, так и любой житель пригорода не чувствует себя до конца комфортно, пока не представится возможность убыть на жительство в соседнюю метрополию, пусть даже без видимого улучшения качества жизни.

Ажиотаж подогревался вполне бюрократически – через искусственное сдерживание притока жителей в метрополию посредством так называемой прописки. Просто иметь жильё в Москве было тогда недостаточно: требовалось получить право на использование указанного жилья для собственных нужд, а это право имели только те счастливцы, у кого имелась московская прописка. О прописке надо было договариваться по сложной схеме, где деньги решали не всё. Право стать жителем метрополии жёстко охранялось. Исключения из общего запрета делались редко и по ограниченному кругу оснований. Более того, за вас как за ценного работника могли ходатайствовать руководители целой отрасли – и безрезультатно. С другой стороны, если вы, будучи совсем ещё зелёным специалистом, получали распределение на московское предприятие с лимитом на привлечение иногородних работников, то тогда желанная прописка вам падала сама в руки, по упрощённой бюрократической процедуре. Что касается меня, так далеко вперёд я, наверное, не заглядывал, но упрощённая бюрократическая процедура превращения из электростальца в москвича, которая, по слухам, была запасена для выпускников некоторых серьёзных московских вузов, привлекала также и меня.

Делая свой выбор в пользу вузов, которые бы обеспечили меня и интересной работой, и перспективой закрепиться в Москве, я ставил перед собой очень амбициозную задачу, поскольку такие вузы пользовались у абитуриентов особым спросом и являлись, следовательно, малодоступными. Утяжеляющим ситуацию фактором были мои фантазии насчёт чего-то международного и даже престижного. Откуда у меня, нормального вроде мальчика из пригорода, такие вдруг завышенные амбиции? Мне самому до сих пор не известен ответ на этот вопрос. Предполагаю, что в ту эпоху всеобщего дефицита я не мог желать чего-то хорошего, но доступного, поскольку ничего хорошего в доступном варианте просто в природе тогда не существовало. Я же предпочёл желать чего-то очень хорошего и очень недоступного именно потому, что в моём положении желать было всё равно бесполезно. Так я и желал: бесполезно, но по максимуму.

Максимальных вариантов тогда было два: Университет и ИМО. От первого варианта я отказался сразу, едва увидел уникальное по своей помпезности здание Университета на Ленинских горах. Здание меня поразило. Мечтать о том, что я когда-нибудь стану здесь учиться, что меня до этого допустят, показалось мне глупостью. Оставался вариант с ИМО. Об этом вузе также много говорили, но как-то без излишней конкретики. Признавалось, что учиться здесь круто, а вот в чём именно эта крутизна состояла, мои собеседники, к счастью, не знали. Кроме того, вуз располагался в таких зданиях, которые внешне явно уступали зданиям Университета. Учиться в таких зданиях уже не составило бы для меня, мальчика из пригорода, психологической проблемы. А когда я увидел самую обыкновенную постройку, не отличимую от типовой районной школы, где располагалась приёмная комиссия ИМО, мой выбор в пользу этого последнего вуза был предопределён.

Впрочем, времени долго выбирать у меня всё равно не было. Все сроки уже почти вышли, а я по-прежнему продолжал теряться в догадках, какой вуз более достоин моего внимания.

Получалось всё-таки, что поступать буду в ИМО, самый престижный и самый загадочный вуз страны. За три дня до окончания срока приёма документов я, наконец, догадался уточнить список этих документов, и сделанное мной открытие меня потрясло. Оказывается, что в оставшиеся дни, помимо чего-то ещё по длинному списку первоочередных дел, я должен был пройти два настоящих чистилища, а именно бюро (руководящий орган) городского комитета комсомола и далее бюро городского комитета партии и получить от этих высоких инстанций соответствующие рекомендации на собственный счёт. О чём здесь идёт речь, легко поймёт тот, кто сталкивался с советской бюрократией на таком высоком уровне: шансов на успешное прохождение данного квеста в предложенные сроки у нормального советского человека не могло быть по определению. Но автор этих строк оказался не совсем нормальным. В то время, когда я, кажется, сплюнул и тайно перекрестился, освободившись по вполне объективным причинам от необходимости своего дальнейшего участия в этой глупой и совершенно бесперспективной гонке за несбыточным, за дело энергично взялся мой отец, который к вечеру следующего дня принёс мне все необходимые документы.

Надо сказать, дорогой читатель, что документы были настоящими со всеми подписями и печатями на своих местах. И говорилось в этих документах о том, что ваш покорный слуга, будучи совершенно сознательным и проверенным в деле человеком, безоговорочно рекомендуется коммунистическим активом моего родного города для обучения там, где мне хочется, а именно в ИМО. Я был взволнован. Откуда бы он ни пришёл, из каких небесных высей, это был знак. Права сделать вид, что ничего особенного не произошло, у меня уже не было, ведь мне оказали доверие такие серьёзные общественные организации, а это обязывало. Это был очевидный вызов, пришлось его принять.

Кстати, откуда всё-таки появились эти бумаги? Я уже говорил, что мы с братом, дети своих родителей, какие бы должности они ни занимали, жили совершенно нормальной, общей с другими нормальными советскими детьми жизнью. Отступления от этой нормы, если и случались, оставались чрезвычайно редкими. Помню случай, когда мой несчастный брат (опять он) попал в какую-то неприятную ситуацию (опять туда), откуда вытаскивать его пришлось отцу (опять ему). Отец был явно рассержен на брата. Деталей уже не вспомню, запомнилась одна только вскользь брошенная отцом фраза. Было названо имя некоего молодого человека, авторитетного в наших дворовых кругах хулигана и даже немножко бандита, и спрашивал отец, обращаясь к моему брату, с некоторым, как мне показалось, презрением: «Что у тебя может быть общего с этим канавщиком с завода?» Так я впервые узнал, что на заводе есть такая должность – канавщик, и должность эта вовсе не авторитетная, и если ты канавщик, то сыну моего отца ты не ровня, и дружить с тобой не престижно, даже если ты авторитетный хулиган и бандит. Вот так, оказывается.