Мы и отвечали. Вообще, мы, советские школьники, как могли выкручивались из своей школьной ситуации. Что касается точных наук, там, конечно, тоже не обходилось без партийно-коммунистических подходов, но конкретные формулы учить всё равно приходилось. Другое дело – гуманитарные предметы (а автор этих строк рано осознал себя как чистый гуманитарий). Такие предметы, несмотря на торчащие отовсюду шипы сталинских догматов, открывали возможность определённого рода импровизаций, и автор этим пользовался для поддержания собственного авторитета в глазах одноклассников и, как ни странно, педагогов.
Дело в том, что автор всегда видел для себя пользу в умении говорить на публику. Более того, уже в школе я научился публично говорить на скользкие темы, не выходя при этом за допустимые границы. Какие же темы были тогда скользкими? Да вот тот же научный коммунизм. Нужно было умудриться на каком-нибудь скучном занятии по этому важному предмету высказаться вполне себе не скучно, задорно и даже с некоторым вызовом, но так, чтобы даже И.В. Сталин, случись ему услышать этого нахального мальчика, лишь добродушно усмехнулся бы себе в усы: оставьте его, товарищи, пускай развлекается, ребёнок ещё…
Ребёнок и развлекался. От научного коммунизма к литературоведению и даже к Достоевскому – везде я находил темы для высказывания в таком духе, что учителя вздрагивали от неожиданности и теряли контроль над ситуацией, не находя сразу верных слов для отпора этому нахалу. Причём интересно то, что в случае с Достоевским, например, читать данного автора в школьном возрасте не было никакой необходимости, и более того, просто вредно. По моему убеждению. Достоевский всё-таки требует определённой подготовленности читателя, и не в силах учителя в средней школе доступными ему средствами эту подготовленность своим ученикам обеспечить. Здесь не школьный учитель должен что-то разъяснить тебе, а жизнь тебя должна поставить перед нелёгким выбором: читать Достоевского или нет. Если выбираешь читать, то читай и неси дальше по жизни этот крест, не жалуясь, что жизнь не стала более приятной и комфортной.
Другое дело – высказываться на тему Достоевского. Для этого, по мнению автора, вполне достаточно прочитать первые 15 страниц «Преступления и наказания», после чего ты готов внимательно слушать разъяснения учителя и ждать удобного момента, чтобы выставить со всей страстью природного гуманитария свои возражения. Почти гарантированно, учитывая специфику Достоевского, учитель не посмеет не признать за тобой право на собственное мнение. Выглядело это так, как если бы ты победил.
Велика ли ценность такой победы? Мой ответ утвердительный. Во-первых, не читая в школе Достоевского, я фактически его для себя сохранил. Пройдёт совсем немного времени, и я прочитаю, когда мне это станет внутренне необходимо, почти всего Достоевского: 15 томов академического издания против 15 страниц в школе. Понимаю, что такая возможность для меня оставалась открытой только потому, что я в своё время не лёг под стандарты восприятия данного автора, которые тогда могла мне предложить средняя школа. Нарушил школьную программу, и сделал правильно.
Не менее важно для меня было то обстоятельство, что мой фактический бойкот школьной программы в части одного из важнейших авторов русской литературы прошёл не замеченным теми, кто иначе мог бы вмешаться в эту историю с плохими для меня последствиями. Получается, что я добился своего, но таким образом, что мои оппоненты даже не почувствовали этого, и каждая сторона осталась по-своему довольной. Согласитесь, что это было тактически важно, поскольку речь идёт о людях, от которых я тогда зависел и мог реально пострадать, случись мне намеренно продемонстрировать своё упрямство под маской бескомпромиссности. Мне вообще, скажу честно, бескомпромиссность всегда казалась подозрительной и даже глупой. Впрочем, всё зависит от предмета спора. В абсолютном же большинстве случаев бескомпромиссные люди просто так самоутверждаются, а вот самоутверждаться, обижая других людей, пусть и не идеальных, – это не подвиг в моих глазах.
Так я открывал мир и учился в нём идти своим путём, искать свои особые решения тех проблем, которые вставали передо мной. Возвращаясь же к образованию, полученному мной в стенах школы моего родного города, вновь подчеркну, что это образование вполне отражало реалии той жизни, которой мы жили или должны были жить. Выйдя из школы, мы знали формально много. Но как-то не глубоко и не всерьёз. Дело тут даже не в моём особенном опыте. Если, например, школьный предмет история в том виде, в котором он нам преподавался, имел под собой чёткую идеологию, то стоило ли удивляться, что историю, её дальние и совсем ближние страницы, выпадающие из идеологического контекста, мы знали плохо, в том смысле, что однобоко. Или, например, если иностранные языки всерьёз не предполагались к использованию типичным выпускником школы № 13, откуда возьмётся серьёзное знание языка у такого выпускника?
Кстати, знание иностранного языка мне, в отличие от других моих товарищей по школе, всё-таки понадобилось, и это было абсолютно нетипично. Поясню свою ситуацию. Я ученик школы в городе Электросталь. Успеваю по школьным предметам успешно, развитой, как говорится, с опережением, в дурном не замечен. Куда идти такому после школы? Ясно, что не на завод, но куда именно, непонятно.
Начинаю задумываться, перебираю варианты, и все эти варианты связаны с Москвой и международными отношениями. А почему бы и нет? По всем своим показателям я чувствую, что моё место не в родной Электростали, а где-то там, в высоких сферах. Говорят, там нужны связи, без этого никак. Ухожу от неудобной для себя темы в рассуждения о каких-то абстрактных повышенных требованиях, которым я могу при необходимости соответствовать. Сам я себя уже вижу на передней линии идеологической борьбы. А где эта линия? Конечно, за границей, там, где говорят на иностранных языках. Я тоже говорю на иностранном языке и даже участвовал на этом языке в школьном спектакле, о чём заявляю с гордостью, но как-то неуверенно. Чувствую, что есть здесь некоторое преувеличение. По-хорошему, рассуждаю, мне не хватает языковой практики, и взяться этой практике в моём родном городе неоткуда. Мне следовало бы поискать преподавателя в Москве, поближе к профильным вузам, но где поискать, если интернет тогда ещё американцы не изобрели?
Здесь начинается самое интересное, а именно твоя судьба берёт дело в свои уверенные руки. Откуда-то появляется молодая женщина – преподаватель ИМО, престижнейшего московского вуза – и начинает со мной практиковать. Ничего не подумайте: практиковали мы исключительно иностранный язык, но таким образом, что и ей, и мне стало скоро ясно, что никаких шансов у меня нет, и правильней было б мне сидеть за уроками дома в Электростали, а не тащиться за тридевять земель в Москву за якобы необходимой мне языковой практикой. Мне-то она зачем? Всё, таким образом, вполне ожидаемо. При этом я уверен, что своё уже получил. Я упивался важностью совершаемого мной ритуала: собираюсь, путешествую, меняя электрички, в Москву, в центральную её часть, занимаюсь престижным предметом с престижным преподавателем, дорого за это плачу родительскими деньгами. Мне представлялось, что я вытянул счастливый лотерейный билет. Да, формально результатов нет, но, если разобраться, кому нужны эти формальные результаты? Знаешь ты иностранный язык или нет – это безразлично, поскольку всё решают связи, а их-то, похоже, у меня нет, и знание иностранного языка здесь ничего не меняет.
Именно так, с полным пониманием, я отношусь к своей ситуации. На этом можно было бы поставить точку в истории с престижным московским образованием, но ведь не зря было сказано, что в дело вмешалась ни много, ни мало судьба. А случилось вот что. Ровно за три оставшихся посещения моя любезная преподавательница неожиданно заболела, и на горизонте появилась её мама, преподаватель иностранного языка того же престижного вуза. Мне такая замена показалась чистой формальностью, поскольку лимит занятий был уже практически исчерпан. Но деньги уплачены, и я с моим новым преподавателем привычно взялся за старое – изучение иностранного языка.
