Эх, была, не была!

— Матушка, — тихо обратилась девушка к своей соседке, — можно я по нужде выскочу? Никто не обидится?

— Беги, как раз к разделу коровая вернешься.

Любава осторожно выбралась из-за лавки во время очередной смены блюд и выскочила в сени, набитые любопытствующим народом. Где же там Дрозд?

На пороге сидела девица, наверное, деревенская дурочка. Сидела она на своих светлых как солома, густых и блестящих волосах, взгляд слегка раскосых серых глаз казался отсутствующим, изо рта медленно текла струйка слюны. Девица разодрала дорогие сердоликовые бусы и неспешно опускала бусинку за бусинкой в щель между бревнами.

— Дай сюда, — раздраженно сказала женщина постарше.

Дурочка отдала ей бусы и затихла. В этот момент Любава увидела Дрозда. Мальчик пробрался к ней между людьми.

— Ух, как играют, — восторженно сказал он, — я тоже так скоро буду.

— Беги скорее, скажи Харальду, что молодые спешат уехать, чтобы успеть засветло. Поэтому свадьба не затянется. Я скоро вернусь.

Она пристально вгляделась в глаза мальчика. Запомнил?

Дрозд кивнул. Как-нибудь оплошать, когда речь шла о сообщении Харальду, ему не хотелось. Никому этого не хотелось.

Успокоенная Любава вернулась в избу, заглянув предварительно туда, куда ей полагалось по ее байке для отвода глаз.

В избе как раз молодые муж с женой приступали к разделу коровая. Означенный круглый священный хлеб уже лежал перед ними на блюде в венке, как и положено. И деревце торчало посреди коровая, и две фигурки из теста под священным древом.

— во весь голос пели песенники так, что не только в сенях, но и во дворе было слышно.

— Ну на счастье, — пробормотал Коснятин.

Молодые вцепились в круглый хлеб с двух сторон, и он треснул. У мужа осталась чуть большая половинка вместе со священным деревцем.

— Наверное, заранее борозду провели, — подумала Любава недоверчиво. — Надо же, как удачно хлеб разломился. У мужа кусок побольше, но не слишком, чтобы не обидеть хозяина, отца невесты.

Гости грянули приветственные здравицы так усердно, что домик слегка шатнулся. На дворе крики подхватили.

— Да, здоровы муромцы поорать, — пробормотал Всеслав добродушно.

— Так на счастье же, — так же добродушно ответил Коснятин.

Пока всем гостям раздавали особые свадебные хлебцы, а те отдаривались, кто чем мог, молодые тихонько покинули избу. Затем внесли новые кушанья, в кувшинчики подлили медовухи, и празднество продолжилось. Тот высокий голубоглазый песенник, который пел Любаве величальную песнь, сменил гудок на гусли и неспешно запел былину. С шестью струнами гуслей он управлялся не менее успешно, чем с тремя струнами гудка. И голос у сказителя оказался ошеломительно красивым, низким и бархатным. Голос был красивым, да.

— Ну и ну, — пробормотала Любава по окончании былины, — хорошенькое же содержание. В наших краях такого не поют.

— А что тебе не нравится? — тихо поинтересовался Всеслав.

— Как это, что! — так же тихо ответила новгородка, — по-твоему, это хорошо, выйти замуж за огненного змея — оборотня?

— А что тут плохого? — саркастично произнес Всеслав почти что ей на ухо. — Слышала же, каждый вечер приносит злато-серебро в невероятных количествах, по ночам в сахарные уста целует, да в шейку лилейную, полюбовник-де знатный. Что еще женщине нужно?

— Так он же нелюдь, — растеряно ответила Любава.

— Так даже интереснее, — желчно произнес воин. — К тому же, слышала, он только в небе — огненный змей крылатый, а на земле — прекрасный молодец. Ты вообще невнимательно слушаешь, все больше на сказителя засматриваешься…

— Все я слышала. Змей может быть в виде прекрасного молодца. В виде, да. Но ты думаешь, нелюдь сможет пожалеть свою жену, когда она станет постарше и начнет уставать и болеть? Ты думаешь, он сможет что-нибудь сделать для нее во вред себе? Ага, как же. Вот как утратит эта женщина свою красоту хоть немного, так он дождется ближайшей грозовой ночи, обернется «в ни куренка, ни кутенка, а в неведома зверенка», и пойдет проситься на постой к следующей жалостливой девице-красе. И все злато-серебро у его оставленной жены в черепки обратится. А детки у них совместные наполовину змееныши, кстати сказать. Делать им больше нечего, как собственную мать жалеть.

Всеслав на это промолчал, и возмущенная Любава затихла. Прислушалась к следующей былине. Как именно добрый молодец встретил Мару Моревну, она уже пропустила мимо ушей. К моменту, когда былина привлекла Любавино ясное внимание, Мара стала женой добра молодца и подарила ему множество чудесных качеств. Теперь храбрый молодец завоевывал себе царство за царством, потому что «под водой он ходил рыбой щукою, по поднебесью летал да ясным соколом, по подземелью ходил белым горносталем».

— Насчет горносталя неплохо, конечно, но ведь они могут и ночь здесь просидеть, — подумала Любава. — Уходить мне надо. Только как?

Гости пили медувуху, заедали ее пирогами да калачами, и особенного опьянения у них не наблюдалось.

— Душно здесь стало, — сказал вдруг громко Всеслав, — не выйти ли во двор, проветриться? Народ там давно пляшет и веселится.

— И то верно, — мысль была подхвачена. Гости принялись вылезать из-за лавок и разминать ноги. Любава с благодарностью посмотрела на своего соседа и с удивлением отметила лукавый огонек в его взгляде.

— Ты не боишься идти одна к себе, волховица? — спросил он ее уже во дворе. — Позволь, провожу. Народ тут, видишь, как развеселился? Затащат в баню, что, банника будешь звать на помощь?

И действительно, несколько развеселых парней уже косились в ее сторону. Хотя кинжальчик на поясе, замаскированный складками паневы, успокаивал, но Любава предпочитала вести себя женственно, пока это было возможно. Правило четвертое: не открывай раньше времени своих преимуществ.

— Нет, добрый человек, не умею я вызывать банника, — Любава скромно опустила голову. Зазвенели от дуновения ветерка ее многочисленные височные кольца.

— Не в том дело, что не умеешь, — ехидно ответил ее провожатый и заступник, — а в том, что в таком деле тебе банник не защита. Нет у него обыкновения, девиц защищать. Скорее уж он тем парням поможет, которые тебя в его хозяйство затащат.

Это называлось, благодарю, утешил, приятно послушать, я не знала.

Любава промолчала. Они неторопливо шли по мокрой и грязной деревянной отмостке улицы. Хотя дождь и кончился, но небо так и осталось затянутым в тучи. Приходилось все время внимательно смотреть себе под ноги, чтобы не споткнуться о выступившее из земли бревнышко.

— Откуда ты все же родом?

— Так из Новгородской земли же. В Ладожском приозерье моя родная деревня.

— Там и колдовать выучилась?

— Нет, Всеслав, я не колдунья, и не ведьма.

— А кто?

— Просто подземный горносталь, белый и пушистый.

Ее спутник невнятно выругался и остановился. Он был более чем на голову ее выше, стоял довольно близко. И роль скромной деревенской девицы мешала ей пристально глядеть в его лицо, чтобы оценить опасность. Она наблюдала за руками. Мощные кулаки медленно разжались.

— Так просто людям помогаешь? — насмешливо поинтересовался Всеслав. — Без всякой корысти? Аки христианка?

Нет, в этом Любава признаться не могла.

— Ты думаешь, что только ведьмы свою корысть имеют?

— Я думаю, что не верю ни одному твоему слову. Ты слишком выразительная и непростая для деревенской. И говоришь не как деревенская. Особенно, когда увлекаешься и забываешься.

— Я с шести лет свою деревню не видела, Всеслав. А где твой названный брат? Здоров ли?

— Он в Суждале. Здоров… Зачем ты все время лжешь, Любава? Что ты скрываешь?

Любава с достоинством промолчала, и они пошли дальше по улице.

Если тебе нечего скрывать, то расскажи, как жила с шести лет.