Он слишком очаровательно ухмылялся, а она слишком мило нервничала. Незуко наивно и беспечно рассказывала о том, где делала покупки, как неожиданно получила скидку на чай, красную фасоль и сахар, а также как прилегла поспать после того, как утомилась. Ей не следовало так много говорить, но его искренняя заинтересованность уговаривала ее продолжать.

Незуко убедила себя вернуться на правильный путь, как только Санеми допил первую чашку чая.

— Итак, Шинадзугава-сан. Зачем вы хотели видеть моего брата?

— Этого засранца? — Санеми сделал большой глоток, — слышал, у него наконец-то хватило смелости просить Цуюри выйти за него замуж. Он знает, что делает? Танджиро ведь понимает, что я убью его, если он сотворит какую-нибудь глупость?

И это еще один факт о Шинадзугаве Санеми: он защищал всех девушек, оставшихся в Поместье бабочки. Поначалу это казалось неуместным, но со временем его поведение перестало кого-либо удивлять. Санеми всегда хорошо относился к детям и уважал женщин. Возможно, дружба с Шинобу и ее старшей сестрой Канаэ также заставила его чувствовать ответственность за выживших.

В любом случае это был не первый раз, когда Санеми предупреждал Танджиро.

— Он понимает. Танджиро не сделает ничего, что могло бы навредить Канао. Знаете, он действительно любит ее, — попыталась защитить брата Незуко.

Глупо думать, что Танджиро когда-либо намеренно обидит Канао. Если бы только Санеми видел, как ее брат влюблен. Он бы сразу понял, что не стоит так злиться. Тем не менее сказать, что Санеми не нравилась эта идея — значит ничего не сказать. Незуко чувствовала, как внутри него нарастает гнев. Неужели он так сильно не любит Танджиро?

— Это не так уж и важно. Он хоть понимает, через что придется пройти этой девушке? Или твой брат совсем идиот?

— Что плохого в их отношениях? Все, что Танджиро хочет — остаться с ней навсегда.

Санеми глубоко вздохнул, расслабляя стиснутые челюсти. Он смотрел на Незуко, изучая ее лицо, как будто она сказала что-то крайне смешное. И тут она поняла, что от Санеми волнами исходит не раздражение, а разочарование. Искреннее беспокойство. И боль.

— Ты не знаешь, — сказал он внезапно севшим голосом, — брат не признался тебе. Чего он ждет, чертов кретин?

Незуко заговорила, сражаясь с подкатившим к горлу комом: — Чего я не знаю? Почему вы так уверены, что Канао будет несчастлива, выйдя замуж за Танджиро? Шинадзугава-сан, что вы…

Он внезапно поднялся, напряженно застыв.

— Это чертовски… — прервал он сам себя, мысленно ругая за ненормативную лексику, — мне нужно идти. Прямо сейчас.

Будучи бывшим Столпом, Санеми мог двигаться со скоростью ветра, но Незуко не дала ему уйти, подбежав сзади и обняв.

— Не оставляй меня, пожалуйста, — умоляла она, почти плача и не замечая, что сбилась с уважительного тона, — ты что-то знаешь, правда? Что-то о Танджиро… и о том, что с ним случится?

Она почувствовала, как тело под ее руками оцепенело. Санеми осторожно оглянулся и ответил: — Да.

Боль все еще не покинула его взгляд, когда Незуко спросила: — И с тобой случится то же?

Тишина. Пауза.

— Мне плевать, если это так, — наконец ответил Санеми.

— Но мне нет! — Незуко крепче сжала его руку и нашла в себе смелость сказать то, что давно хотела: — если… если это связано с тобой, мне не все равно.

— Не надо этого дерьма. Так еще тяжелее.

Но он больше не делал попыток уйти, а позволил Незуко увести его обратно на свое место за столом. Санеми сел и долго смотрел на нее, вникая в каждую деталь миловидного лица.

А затем, глубоко вздохнув, он рассказал о проклятии меток.

Получилась длинная история, некоторые детали которой Незуко знала сама. В деревне кузнецов она видела метки и то, насколько сильнее стали истребители, получившие их. Атаки Танджиро стали гораздо мощнее, Муичиро и Мицури сражались, как никогда раньше. Ей рассказывали, что во время последней битвы некоторые из других охотников тоже получили свои знаки. Она вспомнила блеклые пятна на левой щеке Гию и на правой щеке Санеми.

Проклятие, спасшее многие жизни, но забирающее дорогих ей людей.

— Это несправедливо, — не смогла сдержать слез Незуко. Она рыдала, закрыв лицо руками, — нет, Танджиро будет жить долго! Это неправда, он не может оставить нас… он не может.

Ее брат прошел через ад, чтобы она прожила как можно дольше, и теперь должен уйти в двадцать пять? Ему сейчас девятнадцать. Шесть лет — это слишком мало. Всего через шесть лет он…

— И ты? — она недоверчиво посмотрела на Санеми, — поэтому ты уезжаешь?

Все его расплывчатые действия внезапно обрели смысл. Неожиданный визит, странная одежда, терпимость к болтовне Незуко, гнев из-за перспективы невыполненного обещания. В этом году ему двадцать четыре. Его время уходит.

— Не жалей меня, — пробормотал он, — я знал, что это случится. Просто хочу убедиться, что вы будете в порядке, когда меня не станет.

Это нечестно. Санеми так много потерял, пережил столько боли, чтобы спасти мир. Он обязан быть счастливым, делать то, что нравится, идти, куда хочет, и не чувствовать нависшую над ним тяжелую неизбежность. Он этого не заслуживает.

А она бессмысленно тратила время, мечтая о другой истории, где он — тот, кто просит ее руки. Это так эгоистично — испытывать боль оттого, что Санеми украли у нее, хотя он никогда не принадлежал ей. Но она ничего не может с собой поделать.

Ведь она… она безумно влюблена в него с того момента, как он протянул руку и прикоснулся к ней…

— Ты пришел сюда, чтобы сказать моему брату, что он умрет, — фыркнула она, — и ты… ты тоже умрешь. Ты хотел попрощаться с ним?

Санеми покачал головой, не сводя с нее острого пристального взгляда: — Я искал не твоего брата.

Она слишком давно и слишком часто мечтала об этом моменте: сильные руки, которые Незуко так любила, протянулись, чтобы обхватить ее лицо и нежно вытереть слезы в уголках глаз. Они подтолкнули ее к себе, прижали и заставили почувствовать себя маленькой. Маленькой, слабой и беспомощной.

— Незуко, — произнес Санеми, и его голос проник в самое сердце, — мне жаль. Я не увижу, как ты живешь своей жизнью.

Это неправильно, все неправильно.

— Пожалуйста, — умоляла она, трясущимися руками сжимая ткань на его груди, — останься со мной.

Мягкий, смиренный вздох. Она почувствовала, как ладонь с отсутствующими пальцами сжимает один из ее пальцев — тот самый, который обвивало обручальное кольцо Зеницу: — Ты знаешь, я не могу.

Незуко проглотила всю вину и боль, но сказала: — Хотя бы на одну ночь.

Санеми заглянул ей в глаза, запоминая каждую мелочь. Его взгляд мягкий, такой, каким он смотрел лишь на нее. Сильные руки расслабились вокруг ее рук, но не отпустили.

— На одну ночь.

Она провела вечер, обнимая его. Широко открытыми глазами запечатлела в памяти все шрамы, в том числе и самые мельчайшие; надышалась им, желая убедиться, что никогда не забудет его запах.

Он провел вечер примерно так же, хотя обращался с ней как с хрупким предметом. Словно боялся дотронуться лишний раз и сломать. Или боялся, что никогда не сможет насытиться ею.

Санеми коснулся ее губ своими нехарактерно нежно, и Незуко почувствовала, что это все, чего она когда-либо хотела. Но затем он поцеловал ее жестоко, подавляюще, так, как больше похоже на него, а ей казалось, что в ее крови и в ее сердце бушует буря, и единственное слово, которое она может повторять — это его имя. Она звала его снова и снова, пока полностью не стала принадлежать ему.

Незуко знала, что этой ночи ей будет ничтожно мало, чтобы насладиться им. Не это ли самое страшное горе? Когда все ваши искренние чувства достигают высшей точки, когда вы узнаете, что человек, которого вы так сильно желаете, чувствует к вам то же самое — достаточно ли вам будет лишь одной ночи?

Но Незуко предпочла разбить свое сердце и вечно чувствовать его осколки, чем никогда не познать такой любви.

И поэтому, когда Санеми заснул, сжимая ее в объятиях, она поцеловала его в губы и поклялась не забыть.